Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
Милорд пришел в негодование при виде одежды молодого человека, о которой я совершенно забыла, поскольку была обеспокоена совсем другими проблемами. Его светлость послал за своим личным портным, приказал доставить образцы тканей, после чего повелел как можно скорее сшить для Клемана одежду, соответствовавшую его положению в обществе, даже если придется работать день и ночь. Словом, уже через несколько дней ничто не напоминало об их бегстве, и мы почти позабыли о тех ужасах, что вынудили мать и сына бежать из родной страны, и воспринимали их как приехавших погостить друзей. Принадлежавшие им украшения были проданы при содействии агентов моего супруга, хотя в лондонских магазинах хватало всевозможных ювелирных изделий, даже весьма редких и необычных. К сожалению, много выручить не удалось: наводнившие страну эмигранты отчаянно нуждались в деньгах, и все продавалось за полцены.
Здоровье мадам мало-помалу восстанавливалось, хотя силы к ней так и не вернулись и она не смогла бы перенести еще одного такого же путешествия, что мы предприняли тем памятным вечером, и даже не выносила напоминаний о нем.
Некоторое время мы так и жили. Де Креки оставались нашими почетными гостями. Многие благородные дома, в число которых входили и дружественные нам семьи, открыли свои двери для беглой французской знати, изгнанной из своей отчизны кровожадными республиканцами, и каждый новый беглец рассказывал очередные ужасы, свидетельствовавшие о том, что революционеры опьянели от крови и в своем безумии изобретали новые зверства.
Тут я должна сказать, что мой юный гость был представлен нашему доброму королю Георгу и его очаровательной супруге, которые приняли его весьма любезно и милостиво, а его красота, изысканность манер и обстоятельства бегства из Франции заставили общество принимать его, словно героя романа. Он мог бы сойтись со многими высокопоставленными семействами, если бы проявлял хоть какой-то интерес к присылаемым ему приглашениям, но предпочитал сопровождать меня и его светлость, причем делал это с таким безразличным и усталым видом, который, как мне казалось, лишь еще больше побуждал некоторых представителей света искать с ним знакомства.
Мой старший сын, граф Монксхейвен, старался приобщить его к развлечениям, принятым среди молодых людей из благородных семей, но нет, все его попытки не увенчались успехом. Мать Клемана следила за лондонскими сплетнями с гораздо большим интересом, хотя по-прежнему чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы выходить в свет, в то время как ее сын решительно отказывался погружаться в водоворот великосветских событий.
Так вот. Однажды в помещении для слуг (некоторые из которых немного понимали по-французски) объявился старик-француз, явно принадлежавший к низшему сословию. От Медликот я узнала, что он имел какое-то отношение к семейству де Креки, хотя и не жил в их парижских апартаментах. Насколько я поняла, он присматривал за их землями за городом, которые использовались в качестве охотничьих угодий и не приносили никакого дохода.
Старик принес с собой длинные свитки пергамента, обернув их вокруг тела, и документы, касавшиеся собственности маркиза, которые он готов был отдать лишь полноправному владельцу, месье де Креки. Но Клеман уехал с Монксхейвеном, и старик дожидался его возвращения. Когда тот вернулся, я сказала ему о прибытии смотрителя, и Клеман тотчас же отправился к нему. Отсутствовал он довольно долго, хотя мы собирались куда-то поехать с ним вместе (я уже не помню, куда именно и для чего), я уже начала терять терпение и собиралась позвонить в колокольчик и напомнить ему о нашем уговоре, когда он вернулся. Лицо его было таким же белым, как пудра на волосах, а в красивых глазах плескался ужас. Я поняла, что Клеман услышал нечто такое, что тронуло его гораздо сильнее привычных рассказов эмигрантов.
«Что стряслось, Клеман?» – спросила я. Он сцепил руки, и его лицо приняло такое выражение, словно он собирался заговорить, но не мог вымолвить ни слова. Наконец он произнес: «Они отрубили голову моему дяде!» Я знала о существовании графа де Креки, как знала, что остальные члены семьи не поддерживали с ним отношений. Он был кем-то вроде поганой овцы и лишь позорил свою фамилию. Можете назвать меня бессердечной, но я была немного удивлена таким проявлением чувств со стороны Клемана и лишь потом заметила то особенное выражение глаз, какое бывает у людей, не решающихся облечь в слова весь тот ужас, что отравляет им душу. Клеман хотел, чтобы я поняла что-то, в чем он не осмеливался признаться. Но разве я могла? Ведь я никогда не слышала о мадемуазель де Креки.
«Виржини!» – пробормотал он наконец, и в то же самое мгновение я все поняла и подумала: будь жив мой Уриан, наверняка тоже был бы влюблен.
«Дочь вашего дяди?» – спросила я. «Моя кузина», – ответил он. Я не стала произносить слов «ваша суженая», хотя и не сомневалась, что так оно и есть, однако ошибалась.
«О, мадам! – продолжил Клеман. – Ее матушка давно умерла, а теперь и отец, сама она изо дня в день живет в страхе… одна… всеми покинутая…»
«Она нашла пристанище в аббатстве?» – спросила я. «О нет, она прячется у вдовы старого привратника ее отца, и республиканцы в любой день могут прийти туда в поисках скрывающихся от них аристократов… ведь их разыскивают повсюду. И тогда в опасности будет не только ее жизнь, но и жизнь старой доброй женщины, давшей ей приют. Старуха об этом знает и дрожит от страха. Даже если она предана Виржини, страх может ее выдать, если в дом придут с обыском. Но Виржини совершенно неоткуда ждать помощи. В Париже она совсем одна».
Я сразу поняла, что он задумал. Снедаемый беспокойством, он рвался отправиться на помощь кузине, но его останавливала мысль о матери. Лично я не стала бы удерживать Уриана, окажись он в сходных обстоятельствах. Но как я могла удержать Клемана? Вероятно, мне стоило напомнить ему об опасности этого предприятия. Но раз опасность грозила ему, то девушка находилась в еще больше опасности, поскольку в те ужасные дни террора французы не жалели ни женщин, ни детей. Поэтому я поддержала Клемана в его решении и посоветовала тщательно продумать, как осуществить этот замысел, ведь, как я уже сказала, меня не покидала уверенность, что эти двое обручены.
И лишь когда я пришла к мадам де Креки после того,
