Мэри Мари - Элинор Портер

он выражался такими чудесными и умными словами. Слушатели хлопали, переглядывались, кивали, а пару раз даже рассмеялись. Когда отец закончил, то все снова захлопали, очень-очень громко. Я так гордилась им, что мне захотелось встать и крикнуть: «Это мой отец! Отец!» – и погромче. Но, конечно, я этого не сделала. Я просто хлопала вместе со всеми и жалела, что у меня не такие большие руки, как у джентльмена рядом со мной, и что я хлопаю так тихо.

Потом выступил еще один человек, но уже не так хорошо, как отец, а потом все закончилось, люди встали, начали собираться. Толпа собиралась у прохода, а я увидела, что отец стоял перед сценой и пожимал руки посетителям.

Тогда я посмотрела на маму, которая страшно побледнела, но глаза у нее лихорадочно блестели. Кажется, ей показалось, что я что-то сказала, потому что она покачала головой:

– Нет-нет, я не могу, но ты-то можешь, дорогая. Беги и поговори с ним, но не задерживайся. Помни, мама ждет тебя.

Тогда я поняла, что она все прочитала на моем лице, потому что мне очень хотелось поговорить с отцом. И я, конечно же, пошла.

Сначала он меня не заметил. Очередь была очень длинной, а какой-то толстый господин так долго говорил с отцом, что какое-то время она и вовсе не двигалась. А потом я оказалась всего в каких-то трех шагах от него, и он заметил меня. Мне так понравилось выражение его лица в этот момент! Он так удивился и обрадовался! Мне даже захотелось заплакать. (Подумать только – заплакать! Из-за того, что я увидела отца! Подумать только!)

Двум людям передо мной он уделил не очень много внимания, а потом сразу выдернул меня из очереди, и мы одновременно заговорили о том, как рады видеть друг друга. Я точно знаю, что взглядом он искал маму. Потому что, едва заметив меня, он посмотрел поверх моей головы на женщину, стоявшую позади. И все время, пока он говорил со мной, его взгляд перебегал с меня на толпу в зале. Но отец не увидел ее. Я поняла это по выражению его лица и сказала, что мне пора уходить. Тогда он спросил:

– А твоя мать… хотя, наверное, нет… она не здесь? – задавая этот вопрос, он краснел все сильнее.

Я сказал, что она здесь и ждет меня, поэтому мне пора.

Тогда он сказал:

– Да-да, конечно, до свидания.

Но отец все еще держал меня за руку, а его глаза блуждали по всему залу, поэтому мне пришлось повторить, что мне правда пора, и с силой вытянуть свою руку, прежде чем я была на свободе. Наверное, я бы не смогла уйти, если бы в это мгновение к нему не подошли другие люди.

Я пошла к маме. Зал был почти пуст, но мамы нигде не было видно, пока я не нашла ее стоящей прямо за дверью. Тогда я поняла, что ее не было в зале, поэтому отец ее и не увидел. Наверное, она специально вышла.

Ее лицо все еще оставалось белым как мел, а глаза сияли. Она захотела во всех подробностях узнать, о чем мы говорили. Я рассказала, что отец спросил, здесь ли она. Но мама ничего не ответила. И за обедом она не проронила ни слова, пока дедушка рассказывал тете Хэтти про лекцию и пересказывал какие-то ее отрывки.

Дедушка сказал, что доклад был восхитительным, научным и убедительным, или что-то в этом роде. По его мнению, доктор Андерсон стал куда представительнее, и манеры у него улучшились; говоря это, он смотрел прямо на маму, но она продолжала молчать.

После обеда я погуляла с одной из подружек, а когда вернулась, то мамы нигде не было – ни внизу, ни в ее, ни в моей комнатах. Тетя Хэтти сказала, что мама никуда не уходила и должна быть где-то в доме.

Тогда я поднялась на самый верх, думая, что мама где-то здесь. Мне казалось, что я просто обязана ее найти, и мне этого очень хотелось.

Я нашла ее.

В маленьком чуланчике, где тетя Хэтти хранит чемоданы и сумки, напичканные шариками от моли. Мама сидела на полу в углу и плакала. Я вскрикнула и, подбежав к ней, увидела, что она сидит возле открытого старого чемодана. На ее коленях лежало прекрасное бледно-голубое атласное платье, отделанное серебристым кружевом, которое уже успело почернеть. А мама плакала и плакала, словно у нее сейчас разорвется сердце.

Конечно, я пыталась успокоить ее и умоляла рассказать, в чем дело. Но ничего не помогало. У меня случайно вырвались слова о том, что платье очень красивое, только жаль кружева, они совсем почернели.

Она всхлипнула и начала говорить короткими фразами, захлебываясь рыданиями, поэтому я едва ее понимала. Но постепенно смысл становился понятен. Она сказала, что кружева совсем потемнели и что все, к чему она прикасается, так же запятнано: ее жизнь, брак, жизнь отца и моя – все стало грязным, как потускневшее кружево на платье. И все это из-за ее бездумного эгоизма и отсутствия самодисциплины.

Я всячески пыталась убедить ее, что это не так, что я не чувствую себя запятнанной и что она не запятнана, и отец тоже, но мама еще сильнее начинала плакать и мотала головой.

Она сказала, что это платье было на ней на большом приеме, где она впервые встретила отца. Тогда оно было безупречного голубого цвета, а серебряное кружево сверкало в лучах солнца, как иней. Она была горда и счастлива, когда отец, красивый и величественный, сразу выделил ее и весь вечер не мог оторваться от нее ни на минуту. А через четыре дня он попросил ее выйти за него замуж, и это предложение сделало ее еще счастливее и заставило еще больше гордиться.

Мама сказала, что вначале их супружеская жизнь была похожа на это прекрасное платье, блестела, была безупречна и идеальна, но не прошло и двух месяцев, как на ней появилось маленькое пятнышко, а потом еще и еще.

Она была эгоистична, своенравна и требовательна, хотела, чтобы отец полностью посвятил себя ей, и совсем забыла, что у него есть важная работа и положение в обществе, что его жизнь не должна ограничиться женитьбой и исполнением ее прихотей. Теперь мама все это понимает, а тогда она была слишком молода и избалованна, ей никогда не отказывали ни в одной мелочи. Пока она говорила, перед моим взором появилась коробка с шоколадом, который я должна была есть по одному