Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
- А ведь верно говоришь, шешей, - пылко говорила она, вороша угли. - Верно. Нынче не пристают к человеку проклятья. Да разве мы, когда были молодыми, осмеливались перечить мужчине?! Чтобы без разрешения мужа из дома сунуться... Да что ты? Самым страшным грехом было ослушание. А теперь?.. Теперь молодые снохи сами кого угодно из юрты вытурят... Заглянула я, перед тем как сюда прийти, к Мырза-аге и вижу: сидит Раушан-келин надутая, жильные нитки сучит, а муженек сапоги чинит... Ну и начал он мне жаловаться: <Образумьте свою сноху! Житья не стало. Слушать меня не желает>. Говорю ей: <Ну что ты величаешься? Жагпар нарочно уговорил простаков, чтоб выбрали тебя куда-то. А ты и поверила. Неужто думаешь, в аулах, кроме тебя, и выбирать было некого? Ты что, умнее всех, что ли?> Я вижу, старик чуть не плачет, и говорю келин: <Ты слушай мужа, дорогая сношенька....> Как она - срам-то, срам-то какой - на меня налетит! <Ни в чьих советах не нуждаюсь! -кричит. - Сказала - поеду!> Так я даже растерялась. Только и нашла что сказать: <Ойбай, уймись! Такая бешеная у меня дома своя есть. Поезжай, куда хочешь. Хоть крестись - мне-то что?!> И бросилась вон...
- Ну, уж эта нечестивица скажет... Она скажет... - с угрозой и злобой проговорила Улжан.
Зейнеп тоже сердита на Раушан. Вчера, готовясь варить мыло, она послала за ней сноху, чтоб та помогла носить воду, но Раушан не пришла, сказала, что занята. Теперь, узнав, что и Кульзипа на нее в обиде, Зейнеп разозлилась еще больше.
- И во всем виноват ее муж - мямля паршивый! -крикнула она. - На людях черт-те кого из себя корчит, горло дерет, а с собственной бабой справиться не может!.. Он же купил ее! Скот за нее отдал, значит, он хозяин ее! Ну и драл бы сколько влезет!
Зейнеп с такой яростью заскребла совком в казане, будто намеревалась пробить его насквозь.
Затевая этот разговор, Кульзипа не была уверена, что женщины ее поддержат. Теперь, видя, с каким гневом обрушились на Раушан и Улжан, и Зейнеп, она осмелела. На эту молодку она точила зубы издавна. Как-то Бакентай привез из города Раушан материю на платье. Кульзипа тогда и попросила: <Если останется клочок, дай мне. Сошью ребенку рубашонку>. А Раушан ответила: <Вы же богачи, как не стыдно вам у бедняков попрошайничать?> И вот сегодняшний случай. Нет, Кульзипа в долгу не останется! Все припомнит! Она так распалилась, что уже даже не замечала, как дым разъедает ей глаза. Ей хотелось еще больше унизить, оскорбить эту зазнайку. К тому же она надеялась, что Зейнеп за ее слова отвалит ей кусок мыла повесомей...
- Ой, шешей, - начала Кульзипа, - если все рассказывать, конца не будет. Мир-то свихнулся. Чего только не увидишь, не услышишь... Вчера Даукара и ваш деверек вместе с другими джигитами собрались у нас. Там такое пели, что душа мертвеет! Не приведи аллах! Говорят, коммунисты съезд созывают. Всех, кто поедет на их съезд, запишут в коммунисты. А ведь тому,
кто стал коммунистом, не увидеть на том свете лика божьего. Святой Дыргинбай-хальфе сказал: <За умерших коммунистов грех молиться. Их даже омывать и то нельзя, их просто надо свалить в яму>. Вот как он сказал. А такие, как он, в этом знают толк!
Улжан поспешила поддержать Кульзипу:
- А ты, келин, знаешь Карима из Кдырбая?
- Э, этот, который шкурками торгует? Слыхала! В прошлом году с нашей буренки один какой-то Карим шкуру забрал...
- Вот-вот, это он и есть. Он самый. Дочь его была засватана в род Сары-кыз. Подросла она, невестой стала, а тут жених взял да и помер. Ну, помолвили ее с деверем. И вот в прошлом году познакомилась она с одним <торе>1 из города. Познакомились, значит, снюхались, уговорились пожениться. Родители якобы ничего не знали, а братья - те догадывались. Однажды и прикатил <торе> за девкой. Да не один - с милиционером!..
- Ай, неверные!.. Ай, безбожники!.. Ну, ну, дальше рассказывай. Что же мать?
- А что мать? Кричала, вопила, в дочку вцепилась. А та ей: <Отстань! Ты мне не нужна. Я уезжаю с любимым>. И сама залезла на бричку к милиционеру...
- Астапыралла! Помилуй бог! Какой ужас, какой позор!..
- Нынче, рассказывают, эта девка в родной аул приезжала. Так там от удивления все за ворот ухватились.
Всю прежнюю одежку сбросила. Вырядилась, как ненормальная. Обтянулась со всех сторон. Ну ни дать ни взять - остриженная кобылица. Видать, коммунистическая одежка-то. Поговаривали, будто даже крест надела...
- Что ты говоришь, шешей?! Неужто правда? Почему же не прогнали бесстыдницу, срамницу этакую?
- Как же! Прогонишь ее! Только тронь - она заявит своему коммунисту! А тот мигом запрет в темницу... Вон пучеглазый Бий-ага заикнулся было против, так его за шиворот и в каталажку. Сидит теперь...
- Ну и ну! Правду говоришь, шешей. Смутные времена настали. Все опоганилось... В наши молодые годы на Бий-агу и взглянуть-то не осмеливались, не то что в тюрягу посадить... Да мы ни разу не переступали порог его дома. Стеснялись показываться ему на глаза. Так робели, что за все лето ни разу не пили в его юрте кумыс. Да как можно?! Эх, какое славное времечко было!..
- А говорят, будто он был замешан в воровстве, -осторожно заметила молодуха Ряш, присевшая на корточки у входа.
Пожилые бабы, сидевшие на корточках вокруг огня, все разом обернулись к ней. А Зейнеп, впившись в нее взглядом, прицыкнула:
- Ты чего, бесстыжая, на корточках сидишь? Ишь, выставилась! Это с чего ты так, попрошайка, осмелела, а?
- Нынешняя молодежь до сплетен падка, - ухмыльнулась Кульзипа.
- Благодарение аллаху, что до русских это не доходит. А то вот такие,- Зейнеп еще раз ошпарила взглядом молодку и принялась неистово мешать месиво в котле,- мигом к ним переметнутся.
Ряш вспыхнула, задохнулась от гнева, и на глаза ее навернулись слезы.
- Ну и что? И пошла бы! Разве те, кто пошел к русским, хуже меня?!
Она вскочила и выбежала из юрты.
Старухи презрительно зацокали. Зейнеп еще яростней заскрежетала совком по дну казана.
- У, поганая! Подожди, приедет муж, я уж научу его, как из твоей шкуры тесьму вырезать! Не будь я Зейнеп, если не научу!
- Астапыралла! Как она смеет дерзить, негодница!
- Что ж...
