Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов

По всему видно было, что Кунанбай, намолчавшись в своем затворничестве, с удовольствием разговаривает с Каратаем. И в дальнейшем, за чаем и за обеденной трапезой, хаджи Кунанбай оказывал Каратаю особые знаки внимания. Когда Каратай вышел из юрты, хаджи обратился к Улжан и уважительно молвил:

- Нет среди наших неграмотных казахов другого такого сведущего и умного человека, как наш Каратай-ага. Все, что я увидел своими глазами и запомнил, то самое как будто и он видел, сам побывал там! Не удивительное ли дело?

- Да будет ему удача во всем! - воскликнула Улжан. - Сегодня этот достойный человек и мне принес большую пользу! Ведь он заставил вас разговориться, и вы рассказали о многом, о чем до сих пор не поведали нам ни слова! Вы столько увидели, столько узнали, и до сих пор не пожелали поделиться этим с нами. Вы спрятали все эти сокровища в кладе своего молчания! А ведь Каратай и вас облегчил, словно тюк развязал с залежалым товаром! - Так сказала Улжан, и ее слова, как всегда, очень оказались метки и уместны.

И Кунанбай, и Абай поняли, что в шутливой форме Улжан дозволила себе небольшую колкость в сторону мужа. Хаджи Кунанбай нашел слова супруги весьма легкомысленными, потому и слегка нахмурился: «Женщина всегда остается женщиной, при ней святое надо хранить в самом глубоком тайнике души!» И со стуком перебирая четки, он с величественным видом отвернулся от супруги, стал шептать молитву, провел ладонями по лицу. Абай посмотрел на мать, посмотрел на отца. Сравнив его недавние сухие, начетнические рассказы с живой, остроумной речью Улжан, он в душе своей пожалел отца-хаджи. Он понял, к какой пустоте пришел на самом-то деле к закату своему Кунанбай. Немощная, костлявая старость и косность ума завладели им. Нет, у Абая и в мыслях нет желания посмеяться над дряхлостью отца. Ему стало невыносимо жаль этого старика, к которому он не испытывал уже горячих сыновних чувств и который сам был чужд всяких родственных привязанностей и не способен был увидеть свое человеческое поражение, даже став святым хаджи.

Четыре года волочил он свои старые кости по белу свету, объездил тридевять земель - и все для того, чтобы потом с важностью рассказывать: «Там мазар такого-то святого. А в другом месте мазары сподвижников Пророка». И с этими могильными знаниями он затворился в юрте, сел за пологом, отвернулся от всех любимых и любящих его людей... О, это ли не поражение? Так с горечью думал Абай, невесело глядя на отца.

Абай и Оспан выехали от своего брата Такежана к вечеру, когда солнце уже клонилось к закату. Братья не договаривались, где будут останавливаться на ночлег, просто сели на коней и свободно поехали вдоль реки по бескрайней степи. Дорогу выбирал Оспан, им пришлось объезжать длинные косяки лошадей, стекавших по склонам холмов от новосельных аулов к водопою на реке, и видевшие братьев издали люди полагали, наверное, что два джигита выехали на прогулку. Абай помнил и ждал рассказа о какой-то новости, что обещал ему Оспан при выезде из Акшокы, но тот пока ехал молча.

Сзади раздался топот быстро скачущей лошади, их нагонял юный Шаке, сын умершего старшего брата Кудайберды. С наскоку проскочив мимо них, племянник стал окорачивать и заворачивать коня, поджидая взрослых. Лошадка под ним была серая, резвая, красивая, сам юный Шаке тоже был красив в своем легком светлом чапане, в черном мерлушковом тымаке с верхом из желтого шелка. Излучающий радость и молодое здоровье, широко улыбаясь, белолицый и румяный Шаке не знал, куда выплеснуть свою неуемную силу и доброту. Отдав учтивый салем дядьям, сияя своей белозубой улыбкой, джигит похвастался:

- Вот, догнал вас, чтобы показать охотничьего ястреба! Абай-ага, проедемте со мной вдоль берега, посмотрите его в деле! Обещаю вам - оба приторочите к седлам по утке!

Абай заинтересованно разглядывал ловчего ястреба. Под лучами вечернего солнца у него на груди, на изгибах крыл перья отсверкивали бронзой. Золотоглазая птица, чуть раскрыв клюв, метнула на человека голодный, хищный взор. Абай с удовольствием взял на рукав чапана красивого ястреба и опытной рукой стал разглаживать перья на его голове, спине, ощупывал мышцы на крыльях, на ногах... И убедился, что ловчая птица находится в отличном состоянии.

- Так и рвется в бой, готов броситься на любую добычу! Вот это ястреб! - похвалил Абай. - Кто его обучил?

- Я сам его обучал, Абеке! - сияя, ответил Шаке. - Я умею! Благодарение Аллаху, я научился ловчему делу сам! Могу обучить ястреба, сокола.

Удивленный Абай заметил:

- Ведь это сложное дело! Настоящее искусство. Соколиная охота - большое искусство! Тут нужен упорный труд. Ты настоящий азамат, мальчик мой. А теперь едем! Показывай свое искусство!

Пришпорив лошадей, братья поскакали резвой рысью. Абай сам был большим любителем охоты с ловчей птицей. Серебристая кобылка юного Шаке, чутко слушаясь повода, проворно выскочила вперед и ровным ходом понеслась к берегу широкой речной заводи, покрытой камышами. Над просторной заводью со свистом крыл пролетали стаи уток, то поднимаясь высоко, то стелясь над самыми камышами. Утки были самые разные - и серокрылые поганки, и попарно летающие шилохвостки, мелкие нырки, большие кряквы и варнавки. Еще издали братья заметили густое мельтешение птиц над заводью, но, подъехав ближе, не увидели ни одной птицы. Не видел дичи и сам юный охотник. И тут его ястреб, сидевший на седле под его рукою, стал грудью ударять в эту руку, нетерпеливо прося скорее выпустить его. Шаке тотчас остановил коня и стал оглядываться вокруг, но по-прежнему не видел ни одной утки - ни плавающей по воде, ни взлетающей над ней. И тогда Абай, подъехавший близко и заметивший беспокойство ястреба, вскричал нетерпеливо:

- Отпускай скорее! Он сам видит!

Слова подействовали, как резкая команда. Серый ястреб, соскользнув с руки охотника, нырнул вниз и пошел над самой землей, вскоре исчез с глаз, но уже вновь показался у другого берега реки, которую незаметно перелетел за одно мгновенье. Взмахивая часто-часто остроконечными крыльями, летел извилисто, над самой