Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов
Но, как заметил Абай, достойнее всех вел себя их молоденький племянник Шаке: может быть, оттого что для бывалого охотника, каким он был, эти охоты не были чем-то особенными, но белолицый нарядный джигит не потерял ни спокойствия духа, ни ясности на своем юном челе. И Абай должным образом оценил подобное сдержанное поведение племянника.
После смерти Кудайберды его сыновья стали предметом особых забот Абая, он их любил больше всех в толпе своих многочисленных родственников. Свои заботы и внимание к ним он старался проявлять с таким же отцовским рвением, как и к своим собственным сыновьям. И здесь, на ястребиной охоте, он испытал по отношению к молодому беркутчи поистине отцовскую гордость.
Когда все трое уже были в седлах и собирались распроститься, из ближнего новосельного аула подскакал к ним мальчик, оказалось, сын Абая от Дильды - Акылбай. Он был светлолицый, русоволосый, как мать, но чертами лица пошел в Абая. Первенец у совсем молодого отца, Акылбай вырос без него, воспитывался сначала у бабушек, затем в доме Нурга-ным у деда, и теперь смотрелся уже почти юношей. Акылбай подлетел на всем скаку, лихо осадил коня, поприветствовал Оспана и, широко улыбаясь, обратился к Шаке:
- Олжа, олжа11! С добычей! Меня послала ани-апа, увидела, что вы охотитесь, просила олжу прислать в наш аул. Шаке-ага, приторочь к моему седлу всю вашу добычу!
Темно-гнедой конь его украшен султаном из перьев филина. Развернув и подставив его боком к охотникам, Акылбай с улыбкой стал ожидать, чтобы они исполнили его просьбу. Конская узда, седло на лошади Акылбая покрыты чеканным серебром. Шапочка на нем соболья, одет он в зеленый бархатный камзол, многочисленные пуговицы на котором из чистого серебра. Перепоясан широким ремнем, разукрашенным драгоценными камнями и золотыми бляшками. Вид у мальчика был праздничный, щегольской, нарядный, словно у какой-нибудь избалованной красавицы из богатого дома. Так одела его младшая жена Кунанбая, Нурганым, в доме которой он жил и воспитывался. Ани-апа, от имени которой изложил просьбу об олже улыбавшийся мальчик, была ее старшей сестрой, она сейчас жила в одном ауле с Нурганым.
Шаке, тоже улыбаясь, уже протянул было руку, с которой тяжело свисал крупный красивый селезень, желая приторочить к седлу мальчика свою добычу, как вдруг Оспан рявкнул сердитым голосом:
- Нет олжи ни для ани-апа, ни для Нурганым! Ни даже крыла утки не получат они!
По нешуточному тону и свирепому виду Оспана его спутники поняли, что за его словами кроется что-то серьезное, мало приятное. Поэтому возражать Оспану или расспрашивать не стали. Охотничью добычу Акылбай не получил. Он весь вспыхнул, слезы обиды вскипели в его глазах. Рванув повод и повернув коня на Оспана, мальчик дрожащим голосом крикнул:
- Ну и не надо! Апырай, какой вы жадный, оказывается, Оспан-ага!
И, рванув повод в другую сторону, мальчик собирался ускакать назад, но тут Абай удержал его своим возгласом:
- Стой! Когда приехал из Акшокы? Зачем приехал?
- Мы все приехали, - был ответ. - Абиш, Магаш, я. Сегодня в полдень приехали. За нами Нурганым-апа присылала конную повозку. - Сказав это, мальчик с места галопом припустил к видневшимся невдалеке белым юртам.
Так как Абай был старше своего первенца всего на семнадцать лет, и тот рос с младенческого возраста в доме деда, Акылбай не признавал отца и не испытывал к нему сыновних чувств. Дед и его младшая жена баловали мальчика, они и были для него отцом и матерью, и рос Акылбай своенравным, себялюбивым ребенком. В Абае также не проснулось к нему отцовских чувств, скорее, он воспринимал его как младшего брата, просто близкого родственника...
То ли оттого, что ему резко не понравились внешний вид и поведение Акылбая, то ли по какой другой причине, Абай вдруг нахмурился, молча стал заворачивать коня, попрощался с Шаке и поехал в сторону своего аула в Акшокы. Шаке не терпелось вновь вернуться к охоте, и он поскакал вниз по реке, готовясь в любой миг бросить в воздух еще разгоряченного ловчего ястреба.
Оспан на быстром своем иноходце догнал старшего брата, поехал с ним рядом. Абай холодно взглянул на него, выдержал гневную паузу, затем принялся ругать младшего брата.
- Что за пожар перебросился в твою душу, откуда? Почему так недобро вел себя перед детьми? Или тебя душит зависть, что своих детей нет?! Отвечай немедленно!
Сегодня с самого утра Оспан вел себя на равных с Абаем, и даже кое в чем поучал его, делал замечания. А сейчас, когда Абай не на шутку рассердился, вся самоуверенность мгновенно слетела с него, и стал великан Оспан покорен и тих перед любимым старшим братом. Выждав время, он миролюбивым тоном молвил:
- Абай, мой гнев перед детьми был, возможно, неуместен. Наверное, был неправ я перед детьми. Но ты не знаешь, почему это я потерял выдержку и сорвался. Весь день хотел оказаться с тобой наедине и все рассказать тебе. Вчера и сегодня хожу с такой мукой на сердце, будто меня убили из засады враги, и я уже не я, а собственный призрак с неутоленным чувством мести в душе! Брат, мы, дети Кунанбая, сегодня стоим на пороге большой беды, накануне большого позора.
- Какая беда? Что за позор? - спросил Абай, резко натянул повод и остановил коня. - Ты о чем это? Говори скорей!
Он тревожно уставился в глаза брата, захваченный мгновенным предчувствием чего-то очень плохого. И в ответ громадный Оспан, весь поникший, опустил голову и, уставясь исподлобья на Абая хмурыми глазами, в которых пробегали красноватые огни отраженной вечерней зари, словно сполохи гнева, сказал удрученно:
- Позор мы терпим от Нурганым. Что ты скажешь на то, что вот уже три дня в доме твоего отца, принятый как гость его младшей токал, валяется на его постели наш друг Базаралы?
На святой, чистой постели нашего отца! Вот это и убило меня. Об их
