Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
– И в этом вы тоже правы, – согласилась миледи после минутных раздумий. – Но, будучи пекарем, он вполне мог бы исповедовать нашу веру. И даже ваше красноречие, мисс Галиндо, не убедит меня в том, что это не его вина.
– Прошу прощения, миледи, но позвольте с вами не согласиться, – возразила мисс Галиндо, ободренная первым успехом своего красноречия. – Если я правильно понимаю эту веру, баптиста не крестят в младенчестве, и следовательно, у него нет крестных, которые направляли бы его в его вере. Вы согласны с этим, миледи?
Леди Ладлоу предпочла бы сначала узнать, к чему приведет ее согласие, прежде чем признать, что она находит это утверждение справедливым, но все же кивнула.
– Вам прекрасно известно, что наши крестные отцы и матери дают от нашего имени три обета, ибо, будучи младенцами, мы только и можем, что вопить во все горло. Это наша привилегия, а потому нам не стоит судить слишком строго тех, кому не выпало возможности обрести крестных. Всем известно, что некоторые рождаются с серебряной ложкой во рту, то есть крестные дарят им подарки, учат катехизису и следят, чтобы их крестники стали добрыми христианами и посещали церковь. Другим же достаются ложки деревянные, и этим беднягам приходится довольствоваться сиротской жизнью без крестных и оставаться раскольниками до гробовой доски. И то, что они занимаются торговлей, делу никак не помогает. Так давайте же останемся смиренными христианами, моя дорогая миледи, и не будем задирать голову слишком высоко лишь потому, что нам посчастливилось родиться в истинной вере.
– Постойте-ка, мисс Галиндо, я за вами не поспеваю! Я, знаете ли, абсолютно уверена, что раскольники – это порождение дьявола. Почему они не могут исповедовать такую же веру, как мы? Это же очень неправильно. К тому же в Библии сказано, что ересь – это такое же зло и грех, как и колдовство.
Насколько я поняла, в результате этой беседы ее светлость так и осталась при своем мнении. После ухода мисс Галиндо она послала миссис Медликот за некоторыми книгами из огромной старой библиотеки, расположенной на втором этаже, и собственноручно запаковала их в пергаментную бумагу.
– Если капитан Джеймс придет завтра, я поговорю с ним об этих Бруках. До сего момента мне не хотелось поднимать эту тему, дабы не оскорблять его предположением, что в разговорах о его близкой дружбе с Бруками есть доля правды, но теперь я постараюсь исполнить свой долг перед ним и перед ними. Полагаю, эта стопка богословских книг вернет их в лоно истинной церкви.
Я не могу сказать вам, о чем были эти книги, хотя миледи и прочла мне их названия. К тому же меня больше волновал предстоящий разговор с ее светлостью о перемене моего места жительства. Я показала ей письмо своего брата Гарри, и мы еще раз обсудили целесообразность моего переезда к нему: возможно, перемена обстановки поможет поправить мне изрядно пошатнувшееся здоровье. Я могла обсудить с ее светлостью что угодно, ибо была уверена, что она поймет меня правильно. К тому же она никогда не думала о себе, и я не боялась причинить ей боль, сказав правду.
Я рассказала миледи, какими счастливыми были для меня годы, проведенные под ее крышей, заметив при этом, что теперь, вероятно, у меня появились новые обязанности по обустройству домашнего хозяйства Гарри. Мне казалось, что новые заботы, которым я буду отдаваться, насколько это возможно при моей хромоте, помогут избавиться от неприятной привычки ворчать и жаловаться по малейшему поводу, коей я обзавелась в последнее время. К тому же я надеялась, что этому поспособствует и живительный северный воздух. Тогда же мы решили, что мой отъезд из Хэнбери, где я прожила так много счастливых лет, состоится через несколько недель.
Когда заканчивается определенный период нашей жизни, мы оглядываемся на него с легкой грустью и сожалением, и я, конечно же, не стала исключением. Полная счастливых надежд, я не могла удержаться и вспомнила всю свою жизнь в Хэнбери-Корте с того самого дня, когда я переступила его порог неуклюжей робкой девочкой, едва вышедшей из поры детства, до сегодняшнего дня, когда стала взрослой женщиной, миновавшей в силу своей болезни не только детство, но и юношество и с нетерпением ожидавшей возможности покинуть этот дом – как место жительства – навсегда. Как оказалось, мне больше не суждено было увидеть миледи или этот дом. Подобно обломку потерпевшего крушение судна меня уносило прочь от этих безмятежных, счастливых, но совершенно лишенных каких бы то ни было событий дней, которые так тепло и приятно вспоминать!
Я вспомнила о добром жизнерадостном мистере Маунтфорде, его сожалениях о невозможности содержать маленькую («очень маленькую») свору гончих, о его веселом нраве и любви к еде; вспомнила о первом появлении в нашем приходе мистера Грея и попытках миледи уменьшить количество его проповедей, в которых он поднимал вопрос необходимости образования. И вот теперь у нас в деревне появилась настоящая школа, и, поскольку мисс Бесси время от времени пила чай в Хэнбери-Корте, миледи уже дважды там побывала, чтобы дать указания относительно прядения каких-то очень тонких нитей, которые она использовала для вязания салфеток и столовых скатертей. К тому же миледи настолько искоренила свою старую привычку прерывать священника во время проповеди или беседы, что не вспомнила о ней даже при временном священнике мистере Кроссе, хотя, думаю, если бы она это сделала, вся паства приняла бы ее сторону.
С нами больше не было мистера Хорнера, чье место занял теперь капитан Джеймс. Добрый, степенный, суровый и молчаливый мистер Хорнер с его точным, как часы, распорядком дня, костюмом табачного цвета и серебряными пряжками! Я часто задавалась вопросом, кого нам больше не хватает из тех, кто оставил нас навсегда: ярких и полных жизни, сновавших повсюду с такой скоростью и проворством, что никто не мог предугадать, когда они появятся или исчезнут, при виде которых не возникает даже мыслей о могильной тишине и вечном покое – так полны они движения и страсти, – или медлительных и серьезных, чьи движения и даже слова четкие и размеренные, как работа
