Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
советовался с женой, осторожно передавал ей чужие жалобы и просьбы, но потом стал распоряжаться, приказывать, не вникая в дело, не желая слушать возражений. Все чаще он небрежно бросал жене:
- Сделай все, о чем он просит!
Раушан беспокоилась, досадовала:
- Да пойми ты, несчастный, у меня ведь не две головы, а одна. Зачем же мне ею жертвовать ради чьих-то грязных делишек?!
- Что ты понимаешь в делах? Женский ум короток, - отрубал Бакен. - Делай, что говорят!
Перемена эта произошла в нем не сразу и неспроста. Вскоре после того, как Раушан выбрали председателем аулсовета, заправилы рода Тасыбек собрались у Каирбая и, лакомясь мясом жирной ярочки, подробно обсуждали это событие. Пригласили и Бакена. Аксакал Ажибек с восторгом вспомнив о своих делах в доброе старое время, вдруг обратился к нему и даже присел на пятки.
- Дорогой Бакен... Твой отец, покойный Шок-парбай, каким бы ни был бедняком, благодаря родичам и аульцам с голоду не помер и во время кочевок от других не отставал. До сегодняшнего дня мы, потомки одного предка, жили в дружбе и единстве, как и подобает правоверным сынам... Ныне времена изменились. Все перевернулось. Как говорится, голова становится ногами, а ноги - головой. Пусть! Мы ничего не имеем против новых порядков. Однако до сих пор аулы сами распоряжались своей судьбой. Что нас впереди ожидает - одному аллаху ведомо...
Тут старик сделал паузу и тяжело вздохнул. Сразу раздались голоса:
- Верно!
- Аксакал говорит правду!
И, повздыхав, покачав головой, старик продолжал:
- Слушай меня, дорогой Бакен. В старину говаривали: <Жена смотрит на мужа, муж - себе под ноги>.
И еще: <Народ, ведомый женщиной, пребудет во мраке>. Пришли эти смутьяны и начали мутить народ, рушить вековые устои. Объявили: <Председателем аулсовета надо избрать бедняка>. Ладно, никто не спорит. Но если им нужен кедей, то ты, скажем, разве не кедей?! Когда обошли тебя и назвали имя келин, нас это крепко задело. Некоторые джигиты хотели в город скакать, правду искать. Но я уговорил их, остановил. Сказал: <Не волнуйтесь. Потерпите. Поговорим сначала с Бакеном. Если это делается с его ведома и согласия, то нечего напрасно шум поднимать. Келин ведь - наша. И против своего мужа она не пойдет. Управлять народом - дело нелегкое. Тут нужно с народом советоваться, чтобы все по согласию было. Если Бакен всю заботу и ответственность возьмет на себя и келин будет только называться аулнаем, что нам больше надо?> И вот твои старшие братья, все почтенные люди, собравшись сегодня здесь, хотят получить от тебя ответ: будешь ли ты слоняться по углам, или мямлить, или, став, наконец, джигитом, мужчиной, управлять своей собственной бабой? Если народ отдал повод правления, то, конечно, не бабе, а тебе. Понял?! Ну, что на это скажешь?
И, поставив вопрос ребром, старик торжествующе оглянулся, как бы вопрошая: <Что, здорово я его зажал, а?!>
Присутствующие одобрительно загудели:
- Мудрый старик!
- Вот как говорят умные люди, управлявшие народом!
- Эх, и славные же мужи были раньше!
Редко приходилось Бакену бывать на таких сборищах. Да и мог ли он к тому же предположить, что именно он окажется в центре внимания?! От слов почтенного Ажибека пот прошиб его, как в бане, и он то и дело вытирал лицо подолом чапана.
А между тем Бакена тормошили, дергали со всех сторон:
- Оу, не томи людей, скажи же что-нибудь!
И тогда, не зная, что сказать, Бакен неуверенно пролепетал:
- Разных там ваших дел я не знаю. Но своему дому и своей бабе я - хозяин.
- Э-э! Да он, оказывается, джигит!
- Молодец-то какой! Так бы сразу и сказал! -загалдели все.
Демесин, покручивая холеные усы и шныряя лисьими глазами по сторонам, сказал:
- Ты, Бакен, говори ясней, И встрепенись, будь человеком! Хватит тебе в мямлях ходить. Что ты хозяин своей бабе, мы знаем. Но этого мало. Ты будь еще хозяином и ее печати! Чтобы келин без тебя не прикладывала печать ни к одной бумаге! Обещай это нашим аксакалам, и они благословят тебя!
Бакен, сбитый с толку, дал слово мужчины, и старик Ажибек его благословил...
С того дня Бакен переродился. Стал строг с женой. Повел себя так, будто отныне повод аульного Совета перешел в его руки.
Не узнать стало Бакена. Он, всю жизнь не вмешивавшийся ни в какие дела, теперь, когда жену выбрали председателем аулсовета, проявил неожиданную расторопность и активность и участвовал во всех аульных дрязгах и скандалах. И довольно скоро привык к мысли, что он, Бакен, - вершитель судеб округи...
То, что Раушан отказалась приложить печать к бумаге Демесина, подействовало на Бакена, как удар ножа. Он был готов просто-напросто отобрать печать и пристукнуть бумажку. Раза два Бакен до того так и делал. Но в последнее время Раушан что-то круто переменилась, все чаще и чаще стала заявлять: <В мои дела не вмешивайся! Я сама знаю, что делаю...>
- А кто ты такая? - даже возмутился однажды Бакен.
- Я - это я. Председатель Восьмого аулсовета. Здесь я представляю власть! - ответила гордо Раушан.
- А разве не жена ты моя?
- Жена. Ну так что? Раз я твоя жена, значит, ты должен и всеми делами управлять, что ли?! Работа эта мне поручена, не тебе.
Ох, и разбушевался тогда Бакен! Молчаливые, робкие люди бывают иногда страшны в гневе! Раз так, он уйдет! Уйдет и не вернется! Он не раз уже хотел было уйти из дома, но Раушан, ласковая, внимательная всегда, как-то развеивала его обиду, успокаивала, уговаривала.
На этот раз все вышло по-другому. Уходя из дому, Бакен очень надеялся, что Раушан снова побежит за ним, кинется на шею, начнет целовать, плакать, говорить, что впредь она беспрекословно исполнит все его приказания и желания.
Раушан этого не сделала. Более того, когда он вскочил, она вдруг спряталась за спиной Жаксылыка. Это вконец взорвало Бакена. Нашла, у кого защиту искать! Кто он ей,
