Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Невиллу же не было дела до публики. Его заботили лишь страдания матери и несправедливые обвинения в ее адрес. Он представлял, как та была несчастна в течение долгих лет, и мечтал вновь почувствовать материнские объятия и отблагодарить ее за заботу о нем в раннем детстве независимо от того, что случилось потом. Так он рассуждал и такие чувства испытывал, когда что-то грозило поколебать его уверенность в ее непорочности и честности, — а он верил в них всем сердцем. В то же время ему, как и его отцу, была ненавистна мысль, что история Алитеи станет пищей для пересудов равнодушных, легкомысленных, низких и примитивных людей с презренной склонностью к клевете. До сих пор его отец берег имя Алитеи от праздных обсуждений; Невилл уважал его за это. Он доказал отцу, что был отнюдь не так неблагоразумен, как тому казалось, и наконец убедил его, что путешествие в Америку может пролить свет на случившееся. Открытый и спокойный разговор приободрил обоих, и на следующий день Джерард отправился к Элизабет в легком и счастливом настроении; суровый зов долга в нем смешивался с радужными любовными мечтами. Он вошел в дом Фолкнера торжествуя; его сердце полнилось надеждой; он вышел в ужасе, потрясении и почти в отчаянии.
К отцу он вернуться не мог. Его остановило предположение Элизабет, что Фолкнер, возможно, внезапно впал в безумие и все это наговорил в бреду; ему не хотелось смешивать дорогое имя своей подруги с трагедией материнской смерти, пока не выяснилось, что произошло на самом деле. Он тут же решил не предпринимать ничего до вечера; сперва он должен был снова увидеть Элизабет и узнать, правдиво ли ужасное признание, что до сих пор звенело в его ушах. Он ждал вечера, но тот, казалось, не наступит никогда. Он бродил по городу как в страшном сне. Сперва пошел в доки, забрал свой багаж, но сказал, что, возможно, еще сядет на корабль в Ширнессе. Он радовался, что ему было чем заняться, и все же с готовностью обменял бы часы напряженного ожидания на определенность, подобную проглянувшему из-за туч внезапному солнечному лучу, который осветил бы ему путь и показал, что все это время он шел по краю высокого обрыва. Вечером он получил из рук слуги пакет и письмо; уехал в растерянности и смятении; под первым встретившимся фонарем прочел письмо Элизабет. Кровь застыла в жилах, смятение охватило разум; пришпорив коня, он яростно скакал прочь, пока не очутился у отцовского дома.
Сэр Бойвилл сидел один в гостиной, пил кофе и предавался размышлениям. Впервые с момента исчезновения жены он вспомнил их супружескую жизнь, очарование и добродетель Алитеи, ее кроткий нрав, располагающий к себе любого. Впервые с его глаз упала сплетенная гневом и тщеславием пелена, и он отчетливо увидел опрометчивость и несправедливость своих прежних действий. Теперь он уже не сомневался, что она не могла его обмануть; ведь сын был так на нее похож, а в нем не было ни капли лживости. Прежде он питал к сыну неприязнь, так как тот был ее отпрыском; теперь же ему стало казаться, что Джерард унаследовал от матери ее добродетели, и его сердце инстинктивно и необъяснимо потянулось к ним обоим.
Джерард открыл дверь и заглянул в гостиную; сэр Бойвилл с трудом его узнал: его лицо было белее мрамора, взгляд безумно блуждал, а черты исказила судорога, как у человека, терзаемого сильной болью. Джерард бросил на стол пакет и воскликнул:
— Победа, отец, победа! — Его голос звучал резко и пронзительно, почти срывался на визг, и сэр Бойвилл не обрадовался, а, напротив, испугался. — Читай! Читай! — продолжил Джерард. — Я еще не читал, я держу обещание; ты узнаешь обо всем раньше меня, но я и так все знаю, я видел человека, погубившего мать! Она мертва!
Теперь сэр Бойвилл отчасти понимал, почему Джерард так взбудоражен. Он видел, что в таком состоянии от него не стоит ждать рассудительных поступков; он не догадывался, как сыну удалось найти злодея, который в них обоих вызывал ненасытную жажду мести, но если Джерард на самом деле его встретил и узнал о его деяниях, неудивительно, что это привело его в такое исступление. Сэр Бойвилл взял пакет, перерезал скреплявшую его бечевку, пролистал бумаги и нахмурился.
— Какое длинное письмо, — промолвил он, — как много объяснений и отговорок! Оправдательный рассказ должен быть коротким; ни к чему приукрашивать простую истину!
— Он ничего не приукрашивал, — ответил Невилл, — во всяком случае, я ничего такого от него не слышал. Он говорил прямо; в его признании не было уверток.
— О ком ты говоришь?
— Читай, — сказал Невилл, — и ты узнаешь больше, чем знаю я. Я получил эти бумаги всего полчаса назад и пока не успел их прочесть. Я отдаю их тебе, не зная их содержания; я выполнил обещание. Письмо написал Руперт Фолкнер; это он виновен в смерти матери.
— Тогда оставь меня, — произнес сэр Бойвилл изменившимся тихим голосом. — Странные вещи ты говоришь; выходит, из этого письма я узнаю факты, что приоткроют тайну трагического прошлого и создадут будущее, в котором я вынужден мстить. Оставь меня; я должен прочесть это один, а после понять, как почтить ее память и как действовать. Оставь меня, Джерард; я долго был к тебе несправедлив, но теперь тебе воздастся по заслугам. Возвращайся через несколько часов; я приму тебя, как только прочитаю эту рукопись.
Джерард ушел. Он почти не помнил, что делал, пока вез запечатанный пакет отцу. Он боялся, что поддастся искушению — какому? Скрыть признание, оправдывающее мать? Никогда! Однако ответственность его тяготила, и, повинуясь неудержимому порыву, он решил от нее избавиться и сделать самое простое — предать огласке все, что произошло. Сделав это, он почувствовал себя так, будто поднес спичку к
