Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли

— Несмотря ни на что, я — твоя дочь, и мы никогда не расстанемся!

Близилась полночь; Фолкнер с минуты на минуту ждал вестей от сына своей жертвы. Он велел Элизабет ложиться, чтобы та не столкнулась с посетителями в столь поздний час и ничего не заподозрила. Он радовался, что она совсем не догадывалась о последствиях его признания, которые ему самому казались неизбежными; хотя она была погружена в размышления и ее лоб омрачало сожаление, она испытывала грусть, а не страх, и пыталась бодриться, примириться с прошлым и с решимостью встретить будущее, а самым ужасным в этом будущем была перспектива никогда больше не увидеть Джерарда Невилла.

Она пошла в свою комнату, а он остался ждать и ждал всю ночь, но никто не явился. Последующий день прошел в том же таинственном молчании. Что это могло значить? Едва ли сын Алитеи оказался равнодушным к ее истории или струсил. В сердце Фолкнера закрался темный сверхъестественный страх: что-то должно было случиться, возмездие должно было его настичь. Какой страшный облик примет призрак прошлого? Он чуял ужас и позор даже в дуновении ветра, но не мог двинуться с места; он решил ждать прихода Невилла и оставаться дома, как обещал, чтобы искупить свою вину, если от него потребуют. Он уже почти поверил, что в расплату за грехи отдаст свою жизнь, и ощутил радость и торжество, но отсрочка наказания зловеще нависала над ним; он не знал почему, но всякий раз, когда у ворот звонил колокольчик, всякий раз, когда он слышал шаги в коридорах, сердце холодело, а душа трепыхалась, как пташка. Он презирал себя за трусость, но то был не совсем страх: он знал, что должно произойти что-то плохое, жалел Элизабет и ненавидел себя, обреченного на бесчестье и невыразимые муки.

Глава XXXIII

Прибыв в Лондон из Гастингса, Невилл, по своему обыкновению, отправился в дом отца, где, как обычно в это время года, никого не оказалось. Но на следующий день неожиданно явился сэр Бойвилл. Он выглядел неприветливее и суровее обычного. При встрече отец и сын вели себя как оба привыкли: последний ждал упреков и гневных несправедливых приказов; первый говорил высокомерным начальственным тоном и возмущался, когда ему возражали.

— София сообщила, — сказал он, — что ты собираешься отплыть в Америку; ты не счел необходимым известить меня о своем намерении? Это, по-твоему, нормально? Даже шапочные знакомые проявляют друг к другу больше учтивости.

— Я боялся вашего неодобрения, сэр, — ответил Невилл.

— И поэтому решил действовать без отцовского согласия? Какой примитивный и к тому же ошибочный ход мысли! Теперь ты вдвойне виновен: ослушался меня и не предупредил о возможной угрозе!

— О какой угрозе ты говоришь? — заметил Невилл.

Сэр Бойвилл отвечал:

— Я здесь не для того, чтобы спорить с тобой, разубеждать тебя или приказывать тебе остаться. Мое намерение куда скромнее: мне нужна информация. Софи хоть и сожалела о планируемом путешествии, намекнула, что оно не так бесцельно и безумно, как твои прежние экспедиции, и те письма из Ланкастера привели тебя к неожиданному открытию. Ты совсем меня не знаешь, если полагаешь, что вопрос, над которым ты бьешься в свойственной тебе ребяческой и опрометчивой манере, занимает меня меньше твоего. Так расскажи, что тебе удалось выяснить.

Невилл был удивлен и даже тронут, увидев, что отец смягчился и даже готов его слушать. Он поведал ему историю американца и сказал, что Осборн, вероятно, сможет предоставить более подробную информацию. Сэр Бойвилл внимательно его выслушал и заметил:

— Ты, верно, обрадуешься, Джерард, узнав, что своей странной настойчивостью тебе удалось наконец меня убедить. Ты уже не ребенок и, хотя все еще неопытен и горяч, проявил недюжинный талант и решимость. Я могу поверить — хотя, возможно, ошибаюсь, — что тобой движет убеждение, а не слепое ослушничество. Ты ни разу не отступился от своей цели; твое упорство заслуживает уважения. Но, как я и сказал (прости отца за такие речи), ты неопытен; для мира ты еще ребенок. Ты прямолинейно идешь к цели, не обращая внимания на замечания окружающих, и своим равнодушием провоцируешь в них недовольство и обиду. Почему ты не согласишься со мной хотя бы отчасти? Если бы ты хоть раз поинтересовался моими взглядами, то понял бы, что они не слишком отличаются от твоих.

Невилл не знал, что ответить; любое объяснение, любой ответ уязвили бы отца.

— До сих пор, — продолжал сэр Бойвилл, — твое неповиновение вызывало у меня лишь недовольство, поэтому ты слышал от меня только приказы и, само собой, не выполнял их. Но я готов отнестись к своему сыну как к другу, если он мне позволит; у меня лишь одно условие: я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал.

— Я готов, сэр, — ответил Невилл, — если только эта договоренность не помешает достижению моей цели.

— Я просто прошу, чтобы ты ничего не предпринимал, сперва со мной не посоветовавшись, — ответил сэр Бойвилл. — Я же, в свою очередь, обещаю не вмешиваться в твои дела и не отдавать приказы, которые ты все равно потом не выполнишь. Если твои поиски не безумны, мой совет тебе только поможет. Я ничего не прошу, только возможность высказать мнение и дать совет. Ты позволишь мне эту малость? Пообещаешь сообщать мне о своих проектах и без утайки рассказывать обо всех обстоятельствах, которые стали тебе известны? Больше я ничего не требую.

— Обещаю, и очень охотно, — воскликнул Невилл. — Я рад, что ты готов поучаствовать в моей священной миссии.

— Степень моего участия, — ответил сэр Бойвилл, — будет зависеть от твоих дальнейших действий. Что касается Осборна, я согласен, что его историю нужно проверить, и даже поддерживаю твое желание отправиться ради этого в Америку, но только если пообещаешь, что, если узнаешь что-то новое, не станешь ничего предпринимать без моего ведома.

— Можешь не сомневаться, — ответил Джерард, — я сдержу обещание. Честью клянусь, что буду рассказывать тебе все, узнавать о твоих пожеланиях и стараться отныне действовать с твоего одобрения.

После того, как отец и сын согласились пойти на уступки, их разговор продолжился в непринужденном и дружелюбном ключе, чего не случалось уже очень давно. Они провели вечер вместе, и, хотя надменность, уязвленная гордость, раздражение и неисправимое себялюбие сэра Бойвилла давали о себе знать при каждом удобном случае, Джерард с удивлением отметил, что за этим внушительным фасадом крылась слабость. Гневные приказы и оскорбления служили защитой для уязвимых сторон натуры сэра Бойвилла. Тот по-прежнему любил Алитею и сожалел о ее смерти; жаждал убедиться,