Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Глава XXXII
Пока Элизабет предавалась этим мыслям, чистым и кротким, как она сама, и продиктованным природным благочестием, Фолкнера занимали совсем другие соображения. Его переполняло торжество. Парадокс: хотя воображение постоянно нас обманывает и сбивает с пути, нам всегда кажется, что мы в силах предвидеть последствия наших действий и даже в некоторой степени управлять ими. Хотя Фолкнер искренне оплакивал свою жертву, он ни разу за все время не испытал страха, так как считал, что средство избавления всегда в его распоряжении и он в любой момент может скрыться от позора в могиле, где никто уже ему не навредит. Однако по странному стечению обстоятельств он теперь лишился такой возможности; он был жив, а его тайна попала в руки врагов. Но теперь, когда он встретился лицом к лицу с несчастным сыном бедняжки Алитеи, ему в голову пришла мысль, воспламенившая его безудержное героическое воображение. Он понял, что может компенсировать ущерб, и этого, несомненно, от него потребуют; чтобы отомстить за смерть Алитеи, Невилл наверняка прибегнет к закону чести. Фолкнер ни на минуту не сомневался, что Невилл вызовет его на поединок; тогда он должен постараться пасть от руки юноши. В этом ему виделась поэтическая справедливость; представляя себе такой благородный и подходящий конец трагической истории, он преисполнялся торжества, и его гордость была удовлетворена.
Сделав подобный вывод, он также решил, что Невилл бросит ему вызов непосредственно после того, как прочтет его рассказ, а значит, сегодняшний день мог оказаться для него последним и необходимо было подготовиться. Оставив Элизабет за чтением рокового документа, он отправился в город искать адвоката мистера Рэби, чтобы передать ему доказательства рождения своей приемной дочери и обеспечить ей будущее в отцовской семье. Она не была его родной дочерью; в ее жилах не текла его кровь; она не должна была носить его фамилию. Невилл с радостью примет ее, когда она станет мисс Рэби; покуда она остается мисс Фолкнер, между ними будет существовать непреодолимый барьер. И хотя Фолкнер был готов умереть от руки Джерарда, он собирался оставить письмо, которым убедил бы Элизабет, что на самом деле таким хитрым способом совершил самоубийство и его смерть не должна стать препятствием между двумя людьми, которые, как он считал, были созданы друг для друга. Разве могло что-то порадовать его сильнее, чем любовь между его Элизабет и сыном Алитеи? Если бы Фолкнер продолжил жить, это стало бы препятствием для их взаимной привязанности, но с его смертью рухнет разделяющая их высокая гора; он перестанет закрывать собой пейзаж, и воцарятся ясность, легкость и счастье.
Ему стоило труда отыскать адвоката мистера Рэби, однако, когда все-таки удалось, он обнаружил, что тот хорошо знаком со всеми обстоятельствами дела и готов изучить предоставленные документы. Оказалось, он уже написал в Треби, и заявления Фолкнера подтвердились. Инициатором стала миссис Рэби, в то время находившаяся в Танбридж-Уэллсе; как только она узнала о существовании сиротки, в ней вспыхнуло желание восстановить справедливость. С огромным удовлетворением Фолкнер узнал о превосходных качествах этой дамы и интересе, который та проявила к дочери бедного Эдвина Рэби. День и часть вечера прошли в хлопотах; наконец Фолкнер наведался и к своему адвокату. Он давно составил завещание, распределив состояние поровну между Элизабет и своей кузиной, единственной дочерью дяди, которая до сих пор была жива.
Возвращаясь домой к приемной дочери, Фолкнер испытывал что-то наподобие стыда, однако то был благородный стыд, ведь скоро ему предстояло предложить свою жизнь в искупление. Элизабет же долго размышляла над случившимся, но, когда снова его увидела и еще раз прочла на его лице историю горя и раскаяния, написанную куда отчетливее, чем на бумаге, чувства нахлынули с новой силой. Ее благодарное сердце прониклось теплом, и его страдальческий вид всколыхнул в ней самые преданные чувства; хотя она сознавала перемену, которую повлекли его признания, и усеянный цветами путь, по которому она некогда ступала, теперь виделся ей бесплодной пустыней, всякое эгоистическое разочарование растворилось в желании немедленно доказать ему свою любовь. Молча, с героическим пылом она возложила себя на алтарь его поломанной судьбы; любовь, дружба, доброе имя, сама жизнь, если потребуется, ничего для нее не значили по сравнению с долгом перед ним; перышко на весах.
Они сели рядом, как в старые добрые времена; их взгляды были ласковыми, а разговор — веселым; они говорили не только о настоящем, но и о будущем и не упоминали болезненного прошлого. Сердце каждого безмолвно хранило тайну. Фолкнер ждал, что через несколько часов его призовут расплатиться жизнью за сотворенное им зло, а мысли Элизабет обратились к Невиллу. Сейчас тот читал роковое признание; его сердце поочередно терзали мучительная жалость к матери и ненависть к Фолкнеру; об Элизабет он совсем не думал, а если и вспоминал, то соединяя ее образ с презренным преступником. Все ее чувства обострились. Как пламенно она молилась, как горячо верила, что Невиллу удастся восстановить доброе имя матери; какое глубокое почтение у нее вызывало его сыновнее благочестие. Все это не изменилось; изменились лишь их чувства друг к другу. Они впредь не встретятся, как раньше, не смогут так же доверительно беседовать; никогда больше она не порадуется мысли, что она — его друг и утешитель.
Фолкнер рассказал ей о подробностях своего визита в Беллфорест и сообщил, что, возможно, вскоре ей нанесет визит ее тетка. Еще одна пытка: Элизабет принуждалась вспомнить, что ее настоящая фамилия — Рэби. Фолкнер описал величественную красоту ее родового поместья, попытался увлечь ее рассказом о великолепии и роскоши старинного особняка и пробудить в ней интерес к религии и предрассудкам родни, подав их как набожность и принципиальность. О миссис Рэби он отзывался как о женщине теплосердечной, умной и чрезвычайно великодушной, повторяя характеристику, данную ей адвокатом. Элизабет слушала, ласково глядя на Фолкнера, и наконец
