Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Ползти назад было так же опасно, как и вперед, но при этом еще и бессмысленно — там, на минном поле, он ничего не потерял. «Была не была, — решил Павел. — Ну, в самом крайнем случае пристрелят, так кто сказал, что этого не случится? Хоть вольного воздуха напоследок глотнул, и на том спасибо…»
Скоро он отыскал небольшую промоину, слегка расширив которую без проблем прополз под колючей проволокой. Кирка, которую он сто раз собирался бросить, пока елозил на брюхе по минному полю, при этом очень ему пригодилась, и он решил повременить с расставанием: своя ноша не тянет, да и где он возьмет другое оружие?
Дот оказался необитаемым — очевидно, немцы не ждали нападения со стороны суши и не считали нужным держать здесь постоянный пост. Внутри царили холод и запустение, металлический стеллаж для боеприпасов и провизии был пуст. Вдоль стен намело земли и мусора, в углу валялась ржавая консервная банка с лужицей грязной, подернутой радужной пленкой воды внутри. В другом углу из пола выступало накрытое тяжелой стальной крышкой широкое бетонное кольцо. Павел предположил, что это колодец, ведущий прямиком в бункер, но проверять свое предположение не стал — еще чего!
Может, тогда уж лучше сразу вернуться? Пробраться на верхний уровень, постучаться прямо к Шлоссенбергу и сказать: «Лопухи твои охранники, герр бригаденфюрер! Я по воле прогулялся и назад пришел, а они до сих пор уверены, что я в штольне ковыряюсь… Зачем гулял? Да чтобы их проверить, а еще чтоб доказать свою преданность этим, как их… идеалам Третьего рейха, вот! Сигареткой не угостишь, начальник? Гебен зи мир, как говорится, айне цигаретте, битте…»
Павел покинул дот, не прикоснувшись к крышке. Длинный, извилистый ход сообщения, убегавший куда-то вдаль, наверное к береговой батарее, манил за собой, обещая легкую прогулку по гладкому, без единого бугорка, бетонному полу. К сожалению, это был не тот случай, когда стоило выбирать из всех возможных путей самый легкий. На батарее Павлу, конечно, обрадуются, но это будет совсем не та радость, которую он готов разделить.
Он предполагал, что скоро выберется к фьорду, но край обрыва возник перед ним совершенно неожиданно. Павел едва не ступил на провисшую маскировочную сеть, переброшенную через узкую извилистую протоку, в конце которой находился главный портал базы. Осознав, что едва не подарил фрицам бесплатное развлечение, устроив воздушный цирк на трапеции, он снова лег на живот и, свесив голову через край обрыва, посмотрел вниз.
Почти прямо под ним виднелась полоска пирса, с такой высоты казавшаяся узенькой, как школьная линейка. Сейчас, при ярком дневном свете, все выглядело совсем не так, как ночью. Ночью пирс выделялся черной полосой на свинцово-сером фоне воды, а сейчас все стало наоборот, поменялось местами: в тени высокого берега вода казалась почти черной, а пирс был светлый, коричневато-рыжий от ржавчины. К нему, как и ночью, был пришвартован сторожевой катер, и было видно, что он от клотика до ватерлинии выкрашен серой шаровой краской и причудливо размалеван черно-зелеными камуфляжными пятнами и разводами. Орудийная башенка была затянута пятнистым брезентом, стволы пушек зачехлены; на корме маячил часовой, и Павлу показалось, что это не матрос, а пехотинец, но на таком расстоянии утверждать это с полной уверенностью он не мог.
Он отыскал взглядом прилепившийся к скале дот на той стороне протоки. До него было далековато, но фрицам, в отличие от Павла Лунихина, никто не запрещал пользоваться биноклем — хорошим цейссовским биноклем, морским или хотя бы полевым, тоже дающим прекрасное увеличение. А то, чего доброго, и оптическим прицелом снайперской винтовки…
Земля под ним была влажной — очевидно, недавно прошел дождь. Не тратя времени на поиски лужи, которой здесь, скорее всего, не было, Павел вырвал с корнями пучок травы и начал старательно тереть им робу, замазывая серовато-рыжей глиной светлые полоски. Он торопился, потому что тишина не могла длиться вечно, и вскоре согрелся, а потом и вспотел. Чтобы замазать грязью спину и зад полосатых штанов, пришлось раздеться догола, и он впервые заметил, как исхудал за это время.
Наконец приготовления были закончены. Натянув на себя сырую, пахнущую землей робу, Павел выбрал место, где обрыв казался чуточку более пологим, протиснулся под туго натянутым краем маскировочной сети и, мысленно перекрестившись, начал головоломный спуск, который был под силу далеко не каждому альпинисту.
Во время этого спуска кирка по крайней мере дважды спасала ему жизнь, и Павел мимоходом пожалел о том, что сохранить ее для истории будет, наверное, потруднее, чем добраться до линии фронта, пересечь ее, заставить себя выслушать, а потом еще доказать пустоглазым волкодавам из особого отдела, что ты не верблюд и говоришь правду. Если бы только это было возможно, он повесил бы ее дома на самом видном месте и рассказывал сначала своим детям, а потом и внукам, как болтался над пропастью, цепляясь за гладкую деревянную рукоятку, лихорадочно сучил ногами в поисках опоры и, каждую секунду ожидая выстрела в спину, наблюдал, как затупленное острие тихонечко, по миллиметру, соскальзывает вниз, выползая из почти незаметной трещинки в камне…
Гладкая издалека, вблизи скала оказалась морщинистой, прорезанной глубокими бороздами и трещинами. Это было очень удобно; неудобно оказалось другое: то, что издали выглядело удобной ступенькой, при ближайшем рассмотрении оказывалось гладким отвесным уступом высотой в два, а порой и в три человеческих роста. Павел спускался осторожно, по сантиметру, все время помня о доте на той стороне протоки и пулеметном гнезде рядом с запасным выходом из бункера. Часового на корме сторожевика следовало иметь в виду так же, как и какого-нибудь случайного фрица, выбравшегося из бетонного подземелья, чтобы спокойно выкурить на свежем воздухе сигаретку и поглазеть по сторонам.
Ветер заунывно свистел в расселинах скал, игриво забирался под одежду, щекоча ребра ледяными пальцами, а потом, неожиданно рассвирепев, бешено рвал полы полосатой куртки, бил в плечо и хлестал по лицу, норовя сбросить беглеца с его ненадежной опоры. Руки окончательно закоченели, и Павел сто раз проклял себя за то, что отважился на эту явно безнадежную, заведомо обреченную на провал авантюру. Только самонадеянный идиот мог рассчитывать, что из нее получится что-нибудь, кроме короткого свободного полета по вертикали. И неважно, начнется этот полет с вывернувшегося из-под
