Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Ниже той же рукой, но уже по-итальянски было дописано: «Ciao bella». Итальянского Павел не знал, но и тут ему не требовался переводчик. «Чао, белла», «Прощай, красавица» — это были слова из песни итальянских партизан-антифашистов, которую исполняла в матросском клубе красивая артистка из приехавшей в Мурманск с концертом агитбригады. Мотив у песни был простой и зажигательный, слова припева, который целиком состоял из этого самого «чао, белла, чао!», запомнились сразу, и Павел, да и не он один, еще долго напевал эту песенку себе под нос. Помнится, лучше всего, с каким-то особенным вкусом «чао, белла» звучало, когда торпеда уходила в цель: прощай, красотка, передавай от нас привет фрицам…
Немцы включили компрессор, и тот затарахтел на всю штольню, плюясь сизым дымком. Шланг под рукой у Павла шевельнулся, как живой, лишний раз напомнив, что по-немецки «шланг» — это змея. Сходство со змеей только усилилось, когда сжатый воздух зашипел, вырываясь из узкого зазора между патрубком и неплотно завинченным наконечником. Павел довернул гайку, шипение прекратилось; где-то справа застучал отбойный молоток, к нему присоединились второй и третий, и вскоре штольня наполнилась грохотом, треском и пылью, словно в ней происходила ожесточенная перестрелка. Павел взял молоток, упер зубило в боковую стенку ниши и налег на рукоятки. Молоток застучал и задергался, врубаясь в камень, из-под зубила столбом повалила серая пыль. Не оглядываясь, каким-то шестым чувством Лунихин уловил присутствие прошедшего мимо ниши надзирателя. Он не обернулся, продолжая усердно работать, как и полагается заключенному, твердо знающему, какое место он занимает в пищевой цепочке. Торопиться не следовало, нужно было дать охране время расслабиться и хотя бы частично утратить бдительность.
Ковыряя неподатливую скалу и то и дело поглядывая на стоящий у стены щит, он думал о человеке, оставившем ему нацарапанное ржавым гвоздем дружеское напутствие. Неизвестно, почему он не воспользовался спасительной лазейкой сам. На то могла быть добрая сотня причин, от не вовремя подвернутой ноги или общего истощения до обыкновенного страха. Итальянцы — народ южный, теплолюбивый; где ему бегать раздетым и голодным по суровым каменистым равнинам Приполярья! Но человек он как пить дать настоящий, и мужества ему не занимать. Ведь только за то, что промолчал, не донес о находке, его могли расстрелять!
Да почему могли — могут! В любой момент могут, особенно если после того, как Павел сбежит, найдут щит с этими надписями. С виду-то они вроде невинные и где-то даже верноподданнические — ну, нацистский же лозунг, какие могут быть претензии? — но сложить в этой ситуации два и два по силам даже набитому дураку. А Шлоссенберг не дурак, и выяснить, кто здесь работал до беглеца и нацарапал эти каракули, для него раз плюнуть…
То, как повел себя неизвестный итальянец, в корне противоречило невысокому мнению покойного Степана Приходько о жителях Западной Европы. Впрочем, перед смертью липовый пограничник на деле доказал, что его мнения и слова не следует принимать в расчет.
Выглянув из ниши и убедившись, что никого из немцев поблизости нет, Павел упер плоский конец зубила в деревянный щит чуть выше надписей и надавил сверху вниз. Дерево загудело под частыми ударами, зубило отскакивало от него, как колотушка от бубна, не в силах вонзиться в незнакомую, неуязвимую для него поверхность. Его повело вправо и вниз, приличных размеров пласт засохшего цементного раствора вместе с надписью отвалился и, ударившись о пол, рассыпался на куски. Павел наступил на них опорком и старательно растер в мелкую крошку, в пыль, по которой уже ничего нельзя было прочесть. Подчистив последние следы надписи на деревянном щите, он осторожно выглянул из ниши.
Пылевые облака гуляли по штольне, как дымовая завеса, сквозь них едва пробивался свет прожекторов. Надзиратель стоял у выхода, где воздух был хоть чуточку чище, и что-то горячо обсуждал с пулеметным расчетом, оживленно жестикулируя дубинкой. Момент настал, лучшего могло просто не быть.
Прислонив отбойный молоток к стене, Лунихин с натугой приподнял и отставил в сторону щит. Дыра в стене стала намного больше, и тот, кто ее расширил, потрудился снова замаскировать лаз аккуратно сложенными друг на друга камнями, соорудив что-то вроде грубой кладки. А рядом с лазом, прислоненная к стене деревянной рукояткой, стояла кирка — точно такое же кайло, как то, которое сломал Приходько, разве что поменьше размером и, естественно, целое.
«Ай да парень!» — подумал Павел о незнакомом итальянце, подхватил кайло и несильно ударил им по кладке.
Камни посыпались с неслышным за грохотом отбойных молотков стуком, взметнулось новое облако пыли, и Павел увидел проступающие сквозь клубящуюся желтовато-серую муть очертания неровного, узкого провала. Пару секунд он потратил на то, чтобы решить, как быть с молотком: бросить его и бежать или постараться оттянуть момент, когда его побег обнаружат?
Решение пришло быстро и как бы само собой. Павел забросил в пролом кирку и пролез туда сам, волоча за собой отбойный молоток. Обрывок изолированного провода все еще болтался в кармане полосатой арестантской робы. Лунихин повторил нехитрую операцию с проводом, шлангом и воздушным патрубком, положил грохочущий молоток на груду камней и снова выбрался в нишу, чтобы бросить прощальный взгляд на надзирателя, а заодно проверить, как все это выглядит снаружи.
Снаружи все выглядело не ахти. Перемазанный пылью и оттого еще больше похожий на побывавшего под колесами грузовика питона шланг, извиваясь, уходил в темную трещину. В трещине грохотало, оттуда валом валила пыль, и было легко поверить, что там, внутри, кто-то вкалывает, не щадя здоровья, во имя победы Великого Рейха. Вот только ответа на вопрос, какого черта этого энтузиаста понесло в подозрительную щель, где ему абсолютно нечего делать, состряпанная Павлом декорация не давала. А с другой стороны, надзиратель — не инженер и не прораб, проекта хранилища он, разумеется, в глаза не видел, а если бы и видел, все равно бы ничегошеньки в нем не понял. Ему плевать, чем именно заняты
