Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор
Но не пугало, война была не первой бедой — и не последней. Война даже и бедой-то не была: бедой и горем становится потеря близкого; война была обстоятельством жизни страны.
Слишком долго не было большой войны — значит, уже пора.
Никто не думал, что воюют с Украиной: считали, что началась новая война с Западом. Ведь это было уже не раз? Какие причины были в Семилетней войне восемнадцатого века, никто из пассажиров метро не знал, даже если проходил в школе; какие причины Первой мировой, тоже никто не знал; и про сегодняшнюю войну знали мало. Кажется, опять с немцами.
Знания о войне с Европой попадали в пространство той же памяти, где уже находились рассуждения о том, что Россия — это часть Европы, что существует «общеевропейский дом», что отныне Россия навсегда выбрала путь Запада. Говорили все это недавно, но люди давно привыкли, что указания меняются. В те недавние годы, когда говорили, что Россия — это Европа, в стране срочно сменили основной принцип цивилизации — принцип собственности; согласно правилам западного капитализма, народ лишили народной собственности. Люди обиделись, связали свою бедность с западной цивилизацией, но привыкли. Многие продали квартиры, уехали жить в кривые новостройки, а многих убили бандиты — в годы капиталистического энтузиазма города кишели живодерами. Люди мечтали, что однажды все переменится: ждали, тосковали по социализму и вот, дождались, — все враз переменилось. Сегодняшние перемены не сулили ничего хорошего, просто новый поворот дороги, которая всегда петляет. Люди не то чтобы забыли, что вчера им было велено стать европейцами, они просто поместили новое знание о войне с вечным врагом Западом — рядом с прошлым знанием о вечном друге Западе. И одно не противоречило другому, просто одно накладывалось на другое. Многие из этих людей успели пожить при коммунизме, потом успели свергнуть коммунизм, пожить при капитализме и славить Запад, теперь они были в состоянии войны с Западом. Им говорили сегодня одно, завтра другое, и всегда говорили убедительно. Говорили те, кто забирал себе все, что производили эти люди: на том основании, что он секретарь райкома партии, или собственник завода, или депутат прогрессивной партии. Все устали. Страна Россия то несказанно богатела, то катастрофически беднела — но лифт в доме как был сломан, так и оставался сломанным; батарея как была холодной, так и оставалась холодной. Десять лет назад нефтью и газом торговали бойко, а сегодня, по слухам, торговлю прикрыли; но на жизни пассажиров ранних поездов это не отразилось. Вчера этих людей любили во всем мире, сегодня называли варварами, но это никого не беспокоило. Варвары ехали на работу, в семь часов утра поезда полны.
Англичане уверяли, что дают противнику России не вполне ядерное оружие, а всего лишь «обедненный уран», ведь это конвенциональное, лишь немного канцерогенное оружие. И никто в прогрессивном мире не ахнул, напротив — все аплодировали. Желательно, чтобы оружия было как можно больше: Россия должна проиграть, логично, чтобы оружия у ее врагов было очень много. Все страны мира — те, что вчера были друзьями и звали этих людей (что ехали на ранних поездах) ехать в морские круизы и в турпоездки — все страны мира объявили, что пошлют против России танки. Культура варваров, как теперь стало понятно европейцам, копилась и зрела в русских людях веками, и вот нынче пришла пора за эту позорную культуру расплатиться. А уж какая идеология могла быть у варваров с такой дикой культурой! Как же это раньше не разглядели! Но лучше поздно, чем никогда — заметили все-таки! Впрочем, у пассажиров ранних поездов не было никакой идеологии вообще. Их идеологию сменили в течение ста лет — пять раз. Дружили, ссорились, мирились — и все с разбегу, с надрывом. Ведь Родина все-таки есть; у бедного человека Родина есть хотя бы потому, что ничего другого у него нет.
Термин «просто канцерогенное» оружие должен был успокоить, хотя те, кто постарше, помнили, что бомбардировки Югославии «обедненным ураном» привели к массовым заболеваниям раком. Причем от использования радиоактивных снарядов заболевали раком и те, в кого стреляли, и те, кто стреляет: в одной Италии раком заболели семь тысяч солдат из тех, что стреляли урановыми снарядами по сербам. Цифры существовали, факты скрывать можно десятилетиями, а потом уже все равно. Немолодые люди эти факты знали, но куда важнее то, что люди всех возрастов знали, что сегодня врут все и по любому поводу; скорее всего, врали и англичане — непонятно только: преуменьшали или преувеличивали, а что в действительности будет, никому неизвестно. Применить «обедненный уран» — значит совершить военное преступление. Люди понимали, что их страна на это ответит ядерным ударом, обязана ответить, нельзя не ответить, если тебя бомбардируют ураном. Люди знали, что Севастополь — город русской славы, и никто не позволит Севастополь обстреливать безнаказанно. Внезапная война перестала удивлять (если кого и удивила вначале) — и не вызывала ужаса. Многих призвали в армию и уже убивали, но привыкли и к убийствам.
Если раньше были сомнения, стоило присоединять Крым или нет, то после ударов по Севастополю стало понятно — правительство все сделало правильно. Крым надо защищать, а врагам Крым не дорог. В то, что дорого и свято, стрелять урановыми снарядами ведь не станут. Так рассуждали пассажиры ранних поездов — если доходило до рассуждений. Раз они стреляют в Севастополь, значит, им не дорог Севастополь. За Севастополь страна встанет насмерть. И значит, дальше будет страшнее и беспощаднее. Жизнь никогда не щадила этих людей, и они пощады не ждали, да и не просили. Люди эти вообще не привыкли к тому, что их пожалеют. Люди знали, что в этой войне русские одиноки, потому что они одиноки всегда. Сегодня против них весь мир, так это всегда так было. Люди знали, что они, вся их страна, объявлены вне закона, потому что их страна ввела войска в некогда братскую Украину, потому что Украина обстреливала Донбасс, который отделился потому, что на Украине произошел переворот. Анализировать последовательность событий никто уже не пытался. Наверное, их страна не права, а когда их
