Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

страна бывала права? Разве бывают такие страны, которые правы? Пассажиры ранних поездов анализом не занимаются. Главное ясно. Теперь Запад считает себя вправе наказать всех русских людей за их варварскую культуру. Но и это новое знание, как и прочие, ложилось в сознание равнодушным грузом. Ничто уже не могло смутить обреченных на наказание. В конце концов, существует «первородный грех», к нему сегодня добавили еще один грех — «быть русским». Люди устали и жили день за днем, как и надлежит существовать обыкновенному человеку. Следует постараться прожить этот день. За ним будет следующий день. Вот и все.

Рядом с Рихтером говорили о том, что сметана подорожала. Но не «смертельно» подорожала. Рихтер давно не слышал хорошей московской речи, ему было приятно, что сметана «подорожала не смертельно». Он слушал мягкий московский говор, слова «булошная» и «дощ» вместо «булочная» и «дождь», и его успокаивала московская речь.

В вагоне поезда говорили о продуктах, но также говорили о Пригожине. Фамилию эту Рихтер уже слышал в поезде «Париж — Москва» от брюссельского чиновника. Пригожин был бывшим уголовником, который отсидел десять лет в молодости, потом стал богачом, а потом основал частную военную компанию, набирал «диких гусей» и посылал наемников в горячие точки. Сейчас он нанимал уголовников и посылал своих рекрутов на Украину. Говорили, что рекруты Пригожина дерутся жестоко. Пригожина в Брюсселе ненавидели и боялись. Мсье Астольф Рамбуйе считал его чудовищем. «Этот Пригожин!» — говорил Рамбуйе, кривя губы. Пассажирам московского метрополитена Пригожин казался героем. Подле имени Пригожина упоминали имя полковника Оврагова. Тоже бывший уголовник, теперь набрал себе бригаду убийц и воров, на Донбасс поехал.

— Оврагов и Пригожин — это современные Минин и Пожарский, — сказал один пассажир. — Собрали ополчение. Времена-то смутные.

Никто не ответил пассажиру.

Рихтер подумал, что в Смутное время поляки правили Москвой. Правда, правили очень недолго. Он прислушивался, не скажут ли еще чего о Пригожине и уголовниках. Но больше таких реплик не было. Люди молчат, когда едут на службу. Вот в поезде «Москва — Париж» разговаривали постоянно; но там ехали уникальные личности — с биографиями, со взглядами, им желательно было высказаться. А здесь, в московском метро — серая масса. Человек, когда он садится в поезд метро, инстинктивно осознает свое место в обществе. Пассажир метро не может попросить водителя остановиться или свернуть, пассажиру даже не видно, куда его везут; человек переживает осознание своей вечной зависимости — он в темном тоннеле бытия, и поезд везет во мрак. Этих людей — нудно и ежедневно работающих — прогрессивная интеллигенция презрительно именовала «анчоусами», поскольку их вечно набивали в какие-то жестяные коробки — автобусы, вагоны, газовые камеры, — и люди безропотно утрамбовывались до состояния однородной массы, чтобы в жестяную коробку вместилось побольше народу. Чего они могли добиться в жизни? Мыслящие, передовые члены общества успели использовать бенефиции капиталистических контрреволюций и сегодня уже уехали из проклятой страны; а неповоротливые анчоусы (да и как повернуться в консервной банке) все так же жили изо дня в день, со своими заурядными радостями и мелким, но болезненным горем.

От народа (который пережил три социалистических революции в начале прошлого века и две капиталистических контрреволюции в конце прошлого века) мировое сообщество сегодня требовало, чтобы эти миллионы возбужденных противоречивыми лозунгами осознали свою рабскую природу и восстали против тирана. Следовало опять восстать, чтобы заслужить уважение брюссельских рантье и вашингтонских менеджеров. Однако эти люди, от коих ждали действий, на протяжении предыдущих ста лет восставали более, нежели какой-либо иной народ. Они уже восставали, борясь за равенство, восставали за передел собственности богачей, а потом они восставали, борясь против равенства — за то, чтобы опять появились богачи. Но и в том, и в другом случае этих людей обманули, и теперь люди не очень понимали, к чему их призывают на этот раз. Они услышали, что их во всем мире называют орками и преступниками, и снова надо за что-то бороться — но они ничего не могли изменить; они просто очень устали. Большинство из них смирилось с тем, что мир, который вчера им радовался, сегодня их всех проклял; но какое обманутым людям дело до внешнего мира? В пассажирах ранних поездов нет энтузиазма.

Прогрессивный брюссельский чиновник Астольф Плонплон (он же Рамбуйе) горько и назидательно сказал Рихтеру во время их путешествия через снега России:

— Признайте сами, что природа русского человека — рабская! Ваши соотечественники всем довольны! Они безропотно принимают все, что им приказывает тиран! Значит, им нравится подчиняться. Вот если бы у русских было чувство собственного достоинства, они бы не стерпели! Русские граждане жгли бы военкоматы! Они бы вышли на площади!

Марк Рихтер в том разговоре возразил:

— Русские люди восставали значительно чаще, нежели граждане Люксембурга, например.

— А! Имеете в виду кровавые коммунистические заговоры?

— Восстание — вещь малоприятная, Астольф. И, боюсь, вам, европейским цивилизованным людям, не понравится, когда русские восстанут против режима своего государства — восстание заденет и вас. Или ожидаете такого особого восстания, которое упрочит ваши доходы?

Астольф Плонплон рассмеялся:

— Пусть рабы хоть как-то восстанут! А мы посмотрим!

— Трудно разобраться, когда живешь на ренту, какое восстание следует хвалить, а какое ругать, — примирительно сказал Рихтер. — Вообще, надо бы разобраться, до какой степени бунт соседей касается вас. Русским не понравился Майдан в соседнем государстве. Вы уверены, что вам понравится восстание в России? Помнится, когда было восстание в семнадцатом году, Европа послала корпуса интервентов для подавления восстания в чужой стране.

— Мы в Брюсселе, — сообщил мсье Плонплон (Рамбуйе), — приветствовали бы революцию в России.

— Уверяю вас, Плонплон, — сказал Рихтер, именуя собеседника его настоящим именем, — если восстание масс случится в благословенной Франции, вас это не развеселит. Могут сжечь ваш автомобиль.

Недавний разговор в поезде «Париж — Москва» вспомнился в поезде московского метрополитена и показался Марку Рихтеру полной бессмыслицей.

В то самое время, пока в европейских правоведах зрело негодование на пассивность русского народа, пока берлинские домохозяйки вскипали ненавистью к русским варварам, пока в украинских борцах бурлил фанатичный энтузиазм, в сознании пассажиров московского метро лежала только усталая забота.

Украинские энтузиасты искренне верили, что мир зависит от их настроения и что мир должен погибнуть из-за их обиды. Третья мировая война начинается именно из-за того, что украинцам подарили Крым в 1991-м и забрали обратно в 2014-м — украинцы искренне считали, что их самолюбие — достаточное основание для мировой бойни.

Так пассажир, сидя в поезде метро, полагает, что электрическая тяга, двигающая поезд, изобретена для того, чтобы пассажир доехал