Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Пуля отколола щепку от резной спинки готического кресла коменданта и, изменив направление полета, с тупым стуком вонзилась в дубовую обшивку стены. Вторая отшибла голову бронзовому Тангейзеру, опрокинув его на Венеру и разбросав по всему столу окурки. Заранее кривясь от жалости, бригаденфюрер в третий раз нажал на спуск, и стоявшая на краю стола бутылка с треском разлетелась вдребезги, забросав все вокруг стеклянными осколками и залив коньяком, острый запах которого ударил в ноздри с такой силой, словно в кабинете перевернулась автоцистерна, перевозившая этот ценный продукт.
Подумав секунду, Шлоссенберг вынул палец из-под предохранительной скобы «вальтера»: нужно было соблюдать меру. Картина и так была предельно ясна: выпив лишнего, господин главный инженер на почве личной неприязни открыл огонь по коменданту. Некоторое время комендант, уклоняясь от пуль, пытался его вразумить воплями типа «Опомнись, Курт, что ты делаешь?!», а затем, спасая свою жизнь, был вынужден выстрелить в ответ…
А что до личной неприязни, то всякий, у кого есть глаза, отчетливо видел, что герр Штирер смертельно завидует барону фон Шлоссенбергу и безуспешно пытается это скрыть. А потом лишняя рюмка коньяка сделала свое черное дело, накопившаяся злоба прорвалась наружу, и рука сама собой потянула из кобуры пистолет… Или сказать, что он симпатизировал заключенным, был тайным врагом национал-социализма и совершил покушение на коменданта из идейных соображений?
Стягивая с ладоней перчатки, бригаденфюрер задумчиво смотрел на убитого. Штирер полулежал на диване, запрокинув простреленную голову и тараща мертвые глаза в обшитый дубовыми панелями потолок. Диван был густо испачкан кровью, и Шлоссенберг, кривя рот, подумал, что от него придется избавиться. Это было скверно: диван ему нравился.
Он сунул перчатки в карман галифе, не оборачиваясь, протянул руку назад и снял с рогатого рычага трубку внутреннего телефона: нужно было вызвать дежурного офицера, чтобы дать делу законный ход. Прежде чем сделать вызов, он еще раз взглянул на покойника и негромко произнес:
— Прости, дружище.
Решение было непростым и очень нелегко ему далось, зато теперь, впервые за последние десять дней, бригаденфюрер Хайнрих фон Шлоссенберг снова почувствовал себя в относительной безопасности.
За низким подслеповатым окошком в кромешной тьме бушевала мартовская вьюга — одна из последних в этом сезоне и оттого особенно злая. Ветер выл и скулил, как попало мотая из стороны в сторону полотнища летящего почти параллельно земле снега, громыхал отставшим листом железа на крыше разбомбленного еще прошлым летом пакгауза, с громким шорохом и шуршанием швырял снег в окно и, пробираясь в щели плохо подогнанной рамы, заставлял пугливо вздрагивать и кланяться оранжевый огонек коптилки.
Огонь в жестяной буржуйке почти погас, но стоило только об этом подумать, как в комнату, деликатно стуча сапогами, вошел вестовой Пахоменко с небольшой охапкой дров, присел на корточки перед печкой и начал по одному подкладывать поленья в освещенный красноватым сиянием углей прямоугольный зев топки. В жестяной трубе загудела ожившая тяга, поленья весело затрещали, и потянуло дымком, в котором ощущался запах мебельного лака, из чего следовало, что предприимчивый вестовой опять приволок и пустил на дрова подобранный на каком-нибудь пепелище стул.
Пахоменко извлек из нагрудного кармана свернутую загодя «козью ножку», щепкой выкатил из печки уголек, прихватил его заскорузлыми, нечувствительными к жару пальцами, раскурил, попыхивая махорочным дымком, самокрутку, бросил уголек обратно в печку и без стука прикрыл дверцу. Стоявший на плите закопченный чайник закипел, выпустив из носика султан белого пара. Вестовой встал с корточек и, из деликатности спрятав дымящуюся самокрутку за спину, переставил чайник на стол.
— Спасибо, Макарыч, — сказал капитан первого ранга Щербаков, отодвигая в сторону расстеленную на грубо сколоченном столе карту. — Может, и ты с нами?..
— Спасибо, товарищ капитан первого ранга, — отрицательно качнул стриженой головой Пахоменко. — Чай — не водка, много не выпьешь. А я нынче у земляка на сторожевике гостил, так налился этим чаем, почитай, по самые брови…
— Ишь ты, — энергично продувая папиросу, хмыкнул начальник артиллерийской разведки Никольский, — водки ему подавай! Выпьем, когда фрица побьем.
— Ну-у, это еще когда будет! — напоказ огорчился вестовой. Он был пожилой, рассудительный, немного чересчур хозяйственный и, как большинство вестовых и их сухопутных коллег — ординарцев, никогда не лез за словом в карман. — Эдак, товарищ кавторанг, и вовсе засохнуть можно!
— Думаешь, не побьем? — усмехнулся Никольский.
— Побьем, конечно, как не побить. Но — не завтра и не к Первому мая. Фриц — он, зараза, упорный. Перед войной-то, помню, грозились всех в три дня прямо на границе шапками закидать. И чего вышло? Да и немец хотел за месяц чуть ли не до Урала дойти. И где он нынче? Второй год войны на исходе, и конца ей не видать. Так оно всегда и получается — ни нашим ни вашим…
— Да он у тебя стратег, — сказал начальник артраз-ведки, обращаясь к Щербакову.
— Стратег, — кивнул седеющей головой капитан первого ранга. — Язык бы ему чуток подкоротить — цены б ему не было!
— Ну вот, — притворно обиделся Пахоменко, — уже и подкоротить! Сами спросили, а теперь сами же с ножницами в рот лезете…
— Пораженческие настроения — вот как твоя стратегия называется, Макарыч, — сказал ему Щербаков. — Гляди, доведет тебя твой длинный язык до особого отдела!
— Так я ж при чужих не болтаю, — резонно возразил ординарец. — Я — только при вас.
Никольский фыркнул, поперхнувшись папиросным дымом, а Щербаков укоризненно постучал себя по лбу согнутым указательным пальцем.
— А при мне, значит, можно? Ты это майору Званцеву скажи, он нас обоих упечет, куда Макар телят не гонял.
Из соседнего помещения, где сидели связисты, послышался резкий голос, интересовавшийся, у себя ли командир.
— Помяни черта, а он уж тут как тут, — проворчал Пахоменко, по вполне понятным причинам не жаловавший начальника особого отдела Званцева. — Так я, пожалуй, пойду. Разрешите?..
— Ступай, стратег, — буркнул Щербаков, поправляя наброшенную на плечи меховую безрукавку.
Вестовой вышел. В дверях он почти столкнулся с майором и, посторонившись, козырнул. В исполнении Мака-рыча этот уставной жест больше смахивал на то, как какой-нибудь немолодой крестьянин, возвращаясь из сельпо, прикладывает руку к шапке, приветствуя лузгающих семечки на завалинке бабусь.
Званцев на приветствие не ответил, ограничившись холодным, профессионально цепким и пристальным взглядом, предназначенным специально для нижних чинов и означавшим по замыслу, что товарищ майор видит стоящего перед ним прохвоста насквозь и еще на три метра вглубь у него под ногами.
— Здравия желаю, — поздоровался он, стряхивая с ушанки снег около печки.
Подтаявшие хлопья зашипели, касаясь раскаленной плиты. Званцев
