Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Теперь этот хитрый мерзавец сбежал. И неважно, выжил он или нет, суждено ли ему добраться до своих и поверит ли русское командование его рассказу. Единственное, что имеет значение, — это то, что он МОЖЕТ добраться и рассказать, а его командиры МОГУТ если не поверить его рассказу, то хотя бы принять полученную информацию к сведению и подвергнуть тщательной проверке. И проверка может дать положительный результат, и это в перспективе — кстати, не столь уж отдаленной — может привести к обнаружению и, вполне возможно, уничтожению объекта «Волчье логово», с которым фюрер связывает такие большие надежды.
И кто в этом виноват? Никто, кроме бригаденфюрера СС Хайнриха фон Шлоссенберга! Именно он с риском для жизни захватил в плен и привез сюда командира русского торпедного катера, и он же без малейшего принуждения с чьей бы то ни было стороны в присутствии военнопленного разболтал доверенную ему секретную информацию. Фюрер вряд ли придет в восторг, узнав, что носитель этой бесценной информации совершил удачный побег из бункера, за безопасность которого отвечает все тот же бригаденфюрер фон Шлоссенберг. И нетрудно догадаться, какая судьба в не столь отдаленном будущем ждет злосчастного бригаденфюрера. И неважно, совсем неважно, чем кончится побег для русского; если станет известно, что русский бежал не с пустыми руками, Хайнриха в любом случае ждет расстрел, а то и печь крематория.
А теперь, господа студенты, еще один, последний на сегодня вопрос: кто, единственный на всем белом свете (не считая, разумеется, самого русского, который вряд ли побежит с докладом к фюреру, а если и побежит, то вряд ли будет к нему допущен), — так вот, давайте повторим, кто этот человек, которому лучше всех известно, в какую лужу с размаху, с плеском и брызгами уселся доблестный Хайнрих фон Шлоссенберг — баловень судьбы, любимец фюрера, и так далее, и тому подобное?..
Ответ очевиден. Этого человека зовут Курт Штирер. Он держит в руках нить судьбы нашего доброго Хайнриха, и только теперь, болван этакий, начал понимать, насколько тонка эта нить и насколько это нездоровое занятие — держать за глотку бригаденфюрера СС фон Шлоссенберга…
— Вижу, ты все понял, — прозвучал откуда-то издалека гулкий, как в бочку, голос Хайнриха. — Выпей, старина, и покончим с этим досадным недоразумением.
Штирер медленно, с огромной неохотой поднял голову и вздрогнул, увидев в каком-нибудь метре от своих глаз черный зрачок никелированного парабеллума.
— Это глупо, — пролепетал он и не узнал собственный голос.
— Кто же спорит? — печально произнес Шлоссенберг. — Глупо, нелепо, гадко, ужасно неудобно, а главное — опасно. Поверь, я по-прежнему люблю тебя всем сердцем, Курт, дружище. Но вопрос поставлен просто: или ты, или я. Вдвоем нам стало тесно на этой маленькой планете, и я предпочитаю, чтобы тем, кто на ней останется, все-таки был не ты. Своя рубашка ближе к телу, как говорят русские. Но поверь, дело не только в этом. Идет большая война, и приходится решать, кто важнее для грядущих побед: талантливый, но все-таки, согласись, ординарный инженер-строитель или генерал СС. Право принимать решения доверено мне, и я сделал выбор, дружище.
— Я…
— Не надо слов. — Шлоссенберг опять выпил коньяк залпом, как спирт, со стуком поставил рюмку на стол и пошевелил пальцами, поудобнее перехватывая рукоять парабеллума. — Я наперед знаю все, что ты можешь сказать. Ты ни в чем не виноват, и ты клянешься унести наш общий секрет в могилу… Но пойми, ты ведь ни разу не видел настоящего допроса хотя бы со стороны! На настоящем допросе люди взахлеб, со всеми подробностями описывают даже то, чего никогда не было. А уж о том, что было, слагают настоящие поэмы! Поэтому я просто вынужден сделать то, что… Ну, словом, ты сам все прекрасно понимаешь.
Курт Штирер действительно все понимал. Впервые в жизни он понял все до конца. Неожиданно он увидел, что Шлоссенберг вдребезги пьян, — видимо, нагрузился загодя, готовя себя к предстоящему разговору. У него все давным-давно было взвешено, оценено, решено и подписано; спорить и умолять не имело смысла: что бы ни говорил Хайнрих, он сейчас просто боролся за жизнь, а в этой борьбе не существует ни друзей, ни правил.
— Ты чудовище, — сказал Штирер.
— Это с какой стороны посмотреть, — ответил барон фон Шлоссенберг и плавно потянул спусковой крючок.
Сухой щелчок пистолетного выстрела запутался в тяжелой бархатной портьере, толкнулся в дверь приемной, проник через нее и окончательно заглох, наткнувшись на ведущую в коридор непроницаемую дверь, которая могла с успехом защитить не только от пуль и осколков любого размера, но и от газовой атаки. Стреляная гильза, дымясь, покатилась по ковру и замерла. В кабинете коменданта царил уютный зеленоватый полумрак, в воздухе пахло табачным дымом, коньячным спиртом, одеколоном, жженым порохом и совсем чуточку — паленой шерстью: горячая гильза пропалила ворс персидского ковра, выжгла себе в нем обугленное продолговатое гнездышко — истинный подарок для знающего криминалиста. Впрочем, кого отродясь не водилось в бункере, так это криминалистов, особенно знающих.
Бригаденфюрер хлебнул еще коньяка и взялся за дело. Времени у него было предостаточно, но и мешкать не стоило: это был не его стиль, он привык действовать решительно и быстро. «Быстрота и натиск», — говорил один из основоположников русской военной науки фельдмаршал Суворов, и барон фон Шлоссенберг, в равной степени почитая других отцов искусства массового истребления себе подобных, от Цезаря и Ганнибала до Бисмарка и Тухачевского, всегда и во всем следовал этому завету.
Первым делом он сходил в приемную и натянул лежавшие в кармане плаща перчатки. Знающих криминалистов в бункере не было, это верно, но их с избытком хватало в Берлине. Вряд ли кого-то из них могли прислать сюда для расследования такого заурядного, в сущности, дела, как пьяная ссора, но Шлоссенберг совершил уже слишком много ошибок, чтобы и дальше полагаться на русское «авось».
Он вздохнул с облегчением, обнаружив, что «вальтер» Курта лежит там, где должен лежать, — в кобуре у него на поясе. Проклятый выскочка, смертельно надоевший барону еще в Гейдельберге, вполне мог оставить личное оружие у себя под подушкой, в сейфе или прямо на рабочем столе. Но «вальтер» был здесь; Шлоссенберг оттянул затвор, вложил пистолет в мертвую руку, просунул уже начавший коченеть палец под предохранительную скобу, утвердил
