Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор
Россию приговорили быть «империей зла», и маленького русского царя называли «Черный властелин», используя термины Толкина. Почему Россия — это империя, никто сегодня объяснить бы не мог, колоний не осталось — все обстояло прямо наоборот: народы, некогда входившие в Российскую империю, сжимали вокруг России волшебное кольцо всевластья. Русские — орки, а украинцы назначены быть храбрыми рохирримами, поляки — это воины Гондора, американцы — эльфы, а британцы — это добрые хоббиты, которые мирно пьют чай с кексом. Какая удобная мифология! И силы Запада собирались в кулак, чтобы нанести последний удар по непомерно большой стране, которая давно пожирала себя сама — оставалось добить. Толкин оставил совершенный план военной кампании, им и будут руководствоваться.
Значит, война.
Маленький человек с холодными глазами понял, что ему расставили ловушку, он это видел, стратегический разум разведчика сработал и в этом случае. Надо бить первым, правилом подворотни он руководствовался всегда. Войну все равно начнут, так пусть агрессором будет Россия. Он смеялся над глупой Европой, которая попала в ловушку сама. Вы хотели разорвать Россию, жадные европейцы — возбудили другой народ, обреченный на заклание. Вами управляет Америка, вы управляете Украиной, а Украина будет диктовать волю мне — я, считаете вы, угодил в капкан. Но и вам не повезло. Вас самих растерзают «новые» европейцы, эти прибалты, поляки, украинцы. Они будут терзать вас так же сладострастно, как вы сейчас терзаете меня. Мне ли не знать логику поведения маленьких людей! Я сам — маленький.
Но я ударю первым.
Но как воевать со всем миром? Россия привыкла хвалиться своей армией, но не только фабрики и заводы, и русская армия тоже давно была приватизирована новыми феодалами, вчерашними «маленькими людьми»; все было раскрадено. Если Россия и могла воевать, то не армией — воевать Россия может только народом. Где они, Минин и Пожарский?
Требовалось верить, что бытием «бедных людей» приходится жертвовать ради будущего «глубинного народа». Это убеждение пестовали, его декламировали с трибун, испытывая светлое гордое чувство неизбежной жертвы. Приходится принести жертву, приходится вести имеющийся в наличии народ на заклание ради народа глубинного, и это почти религиозный поступок: не так ли вел Авраам Исаака на жертвенное заклание — а козленка в кустах начальство не углядело, и заменить «бедных людей» было некем. Значит, выбора перед лицом истории нет, все правильно, и бедные люди умрут не напрасно — но с высокой миссией.
И произвучала знаменитая фраза: «Мы попадем в рай, а они просто сдохнут». И бедные люди слушали своего вождя, готовясь умереть.
Люди будут умирать за идеальную Россию, за ту общую семью, которую предавали тридцать лет подряд; люди будут умирать за свой отчий дом, в котором всякое бревно уже продано; люди оставят своих детей и жен, потому что люмпен-миллиардеры уже тридцать лет назад расписали их будущее по минутам и решили, что долго людям жить не положено. В будущее, как говорили бояре, возьмут не всех.
Люди шли на призывной пункт, и снова звучали привычные всякому русскому слова «скатка», «вещмешок» и «смерть». И, как это принято на Руси, жены крестили мужей, провожая их на войну, причин которой никто не знал. Тех, кто шел на войну за свою разворованную феодалами страну, цивилизованные европейцы называли варварами и орками, и весь мир считал, что варварам уже пора умереть, и бедные люди сами знали — что после того, как их уже ограбили и унизили, после того как они все много раз предали друг друга — теперь они умрут на войне, в которой все их назовут агрессорами.
Против них поднялось цивилизованное человечество, их назвали фашистами, имперцами, ордой; в них стреляли из польских, немецких, американских, английских, испанских, итальянских и голландских и даже из болгарских пушек. В них летели снаряды, изготовленные во всех частях цивилизованного прогрессивного мира. Им желали поражения и смерти их интеллигентные соотечественники. Им, как гладиаторам на арене, кричали: «Умрите», и весь прогрессивный мир повернул большой палец вниз, приговаривая их, бедных варваров, к смерти. И тогда, когда их приговорили, война стала народной.
Они снова будут стоять у станков двадцать четыре часа в сутки, делая снаряды, которые будут убивать их вчерашних братьев. Они снова будут рвать мосты над Днепром и строить понтонные переправы, они будут закрывать своим телом товарищей и ложиться на амбразуры. Они завалят рвы своими телами и пройдут по телам. Они дерутся не за территории, они умирают за то, что называют своим «братством», а то, что это братство обворованных и униженных — уже ничего не значит; им не нужно никакой сытой доли, они не хотят свободы и европейской демократии. Они преданы тому братству нищих, которое есть и которое объявлено варварским. Их предадут генералы, но жены завоют от горя и упадут на гроб.
Маленький человек, посылавший свой народ на смерть, знал, что дело обстоит иначе, чем сказано с трибуны. Он знал, что будущие смертники обмануты и обворованы, но все могло быть именно так, как он говорил; все было почти так, неважно, что реальность иная. И он произносил твердые, верные слова, и стальные глаза маленького человека мутнели от искренних слез. И люди, которых он отправлял на убой, верили, что их убьют не зря.
В то время как поезд с оксфордскими учеными отправлялся в русские снега, маленький человек в России уже принял решение начинать бойню своего символического народа, маленький человек на Украине это знал и вызывал войну на своих бедных людей, а маленькие люди Запада смотрели, как славяне готовятся резать друг друга, освобождая пространства для символических инвестиций.
А маленький человек Марк Рихтер тщился понять, что происходит, но в каждом своем суждении ошибался.
Глава 12
Поезд
Все время слышу детские голоса. Ответить детям нечего.
Сущность человека разрушается раз и навсегда. Душа — это не дом, где гнилую стену можно заново
