Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор
Христианство обмануло: грех не отмолить. Когда люди говорят тому, кого обманули, пустое слово «прости», обманывают еще раз. Слово «прости» и ответное «прощаю» не изменят факта: разрушенную душу залатать нельзя.
Душу починить нельзя, но можно рассказать, почему душа сгнила. Ты подумаешь, что я стараюсь объяснить то, что в объяснениях не нуждается.
Потребность говорить осталась. Люди делают вид, что анализируют себя, ставя слова на место сгнившей души. Мерещится, что на тот миг, пока говоришь, можно отменить ход вещей.
Все, что со мной случилось, случилось от тщеславия. Сейчас не меньшую боль, чем раскаяние перед семьей, мне причиняет то, что меня поставили рядом с человеком мелким. Унижение до уровня ничтожного акварелиста кажется непереносимым, хотя понимаю: это заслуженно. Обидеться на собственную гниль невозможно, я оскорбился тому, что его ничтожество, столь вопиющее, сопоставимо с моим.
Видимо, во мне сразу оскорблена гнилая часть души и повреждена та ее часть, что пока осталась целой. Но гниль цепляется за здоровое. Меня всего-навсего уравняли в разврате с ничтожеством, но хуже то, что я любовь уравнял со свободой. Эта женщина постоянно использовала слова «любовь», «страсть», «свобода», «удовольствие» — через запятую, замещая одно понятие другим. Сейчас подумал, что свободолюбивые нации часто путают борьбу за «свободу» с удовольствием от политического разврата. Теперь понимаю, что не бывает «свободы от». Бывает только «свобода для». Когда-то у Мишле я вычитал хорошую фразу: «Террор революции выдвинул лозунг „Братство или смерть“. Но братство возможно лишь между свободными людьми, принудить к братству нельзя». Остается понять, что есть свобода.
Прежде осуждал Данте за то, что в финальных песнях «Рая» он отождествил Беатриче с Империей. Так странно. Не все понимают. Не сразу осознал это и я, а когда осознал то, как Данте понимал «любовь», меня его холод возмутил. У него, думал я, получилась бесчувственная Беатриче. Начинал Данте с переживаний своих чувств, толковал малейший поворот эмоций. Когда он писал «Vita Nuova», для него главным был диалог души со страстью, с чувством. Я ведь тоже переживал так называемые «чувства», и мне это было близко. В его главной поэме ничего личного не осталось, переживаний чувств нет. С Беатриче он не говорит о чувствах совсем. Любовь, что движет солнца и светила, — это такая гармония, которая мне показалась казармой. В раю у Данте нет места страсти, и теперь я сам знаю, что «чувство» мало что значит, а «страсть» значит только пакость.
Беатриче для Данте — символ порядка, почти как Бернар Клервоский и как Генрих Седьмой, она воплощает небесный порядок вещей, общую мораль, в том числе власть над страстями и над пресловутой свободой. Прежде я думал, что персональная любовь представляет собой личную гармонию, как если бы «личная гармония» существовала в природе или имела право существовать. Но личная гармония — это всегда разврат. Теперь я знаю — не просто понял, потому что понимание относительно, а знаю наверняка, и знал всегда, просто знание было замутнено, — что гармония бывает лишь общей, или никакой гармонии вовсе нет. Империя для Данте воплощает общий строй понятий, упорядоченных логикой, и Любовь — империя в том смысле, что подчиняет своей власти мелочные чувства, мелкие страсти. Беатриче не может быть чувственной. Она, то есть воплощенная Любовь, так только и может существовать: как общий дидактический закон. Итак, свобода — это моральный закон. Это закон, и потому беззаконная страсть — в том числе и бунт, и разврат — не ведут к свободе.
Очень важно то, что Данте никогда телесно не был близок с Беатриче. Беатриче живет в раю, она фактически бестелесна, поскольку Любовь телесным образом являет себя только через детей — остальное преходяще. Звери совокупляются ради потомства, они моральнее людей.
Только люди своим утонченным в разврате умом придумали, что «любовь» выражает себя через удовольствие. А когда религия им попыталась объяснить, что это не так, обвинили попов в ханжестве.
Она мне кричала: я свободная женщина! Я делала это для удовольствия и радости! Для нее понятие «свобода» значит «удовольствие». Когда место акварелиста занимал я, а потом мое место занимал акварелист — это был выбор, свободно сделанный. Постель была баррикадой свободы.
Теперь много спорят об «империи» и независимости от таковой. Имеет ли право Украина на независимость от Российской империи и ее интересов? Имеет, считают некоторые: ведь всякий имеет право на волю. Права ли Украина, обстреливая Донецк? Ведь если принять право Украины на волю, почему бы не наделить этим же правом Донбасс?
Права ли Россия, вторгаясь на Украину? Не права, считает прогрессивное общество. Говорят о мировой войне, которая возникнет по причине вторжения. Правильно будет, если из-за спора империи с вольницей случится мировая война? Нет, неправильно. Погибнут миллионы — их жизни важнее удовольствия от свободы. Получается, что право мира на жизнь, право империи на порядок и право вольницы на удовольствие входят в противоречие. Всю жизнь меня убеждали, что за свободу следует отдать жизнь. Не уточняли: за чью свободу можно отдать чью жизнь. И что в данном случае значит «право».
Я не имел права обманывать семью. Но Наталия Мамонова имела «право» совокупляться с лысым акварелистом. Вязкое тело с толстой грудью и огромным задом сделано для отельных удовольствий, не для рождения детей. Имитировать любовь гетера права не имела, но, если любовь — это свобода и удовольствие, тогда право есть. И я принял право на удовольствия — за свободу, а свободу — за любовь.
Когда был молодым, слова «права человека» казались самыми важными. Теперь право на свободу предстало в самом скверном воплощении.
Поезд уже отправился. Как странно, что все для меня закончилось Россией. Словно и не было эмиграции. Еду в страну, которой привык бояться. Надеюсь, пригожусь брату. Мы так давно расстались. Но я о нем постоянно думаю. Наверное, и он обо мне. Все, что буду делать, я буду делать ради семьи. То есть и для вас. Больше для вас ничего не могу
