Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Можно ли отнести Терминзабухову и Кучеящерова буквально к аристократии — вопрос сомнительный, однако кто же эти господа, если не аристократия свободной России? Ведь существует, пусть гипотетически, свободная Россия? Хотя бы в мечтах ее лучших людей обязана существовать!

— Париж! — горестно воскликнула Терминзабухова. — Это было сто лет назад, дорогая! Погляди на Париж сегодня! Это кошмар! Все горит!

Действительно, после того, как президент Франции Макрон повысил пенсионный возраст, бунты охватили Францию. Те самые «желтые жилеты», демонстрации которых оксфордские путешественники наблюдали в Париже несколько месяцев назад, утроили свою численность, а затем толпа стала расти — каждую неделю вчетверо. Скоро гудела вся страна — стачки и забастовки остановили работу транспорта, водопроводчики не чинили канализацию, мусорщики перестали вывозить мусор, нищие стали поджигать муниципальные здания.

Казалось бы: ну что за проблема — лишние три года поработать на страну? Ведь логика же очевидна: срок жизни увеличился, плебеи живут теперь аж до восьмидесяти, а некоторые наглые особи до девяноста. И что? Прикажете тридцать лет подряд дармоедов кормить? Ну, хоть еще два годика поработайте на государство.

Однако французам эта мысль бюджетных паразитов, которые себе начисляют зарплату из их налогов, не понравилась.

Демонстранты захватили штаб-квартиру Blackrock — крупнейшей инвестиционной компании мира. Жгли машины депутатов. Выкрикивали дикие лозунги даже не 1789-го, но 1792 года.

— Это ведь вандализм, новая революция! — воскликнула Инесса, сконцентрировав всю ненависть к плебейству в отвратительном слове «революция».

— Неуважение к социальному договору и полное непонимание концепции демократии, — мягко уточнил Астольф Рамбуйе. — Эти люди просто не понимают значения представительской демократии.

В те дурные для Европы дни, когда экономика пошатнулась, банковская система затрещала, а война на Украине сожрала бюджет, французский президент Макрон решил увеличить возраст, позволяющий выйти на пенсию. Французов, как выяснилось, он недооценил. Французы считали вандализмом отнюдь не революцию, но решение отдавать их деньги «борьбе свободной Украины», территорию, где шли бои, где тысячами гибли люди. И если французов спрашивали, за что убивают людей, немногие находили что ответить. В Европе — инфляция, в Европе — безработица, в Европе закрываются антрепризы, а тут еще Украина? Водопроводчикам и мусорщикам Сент-Антуанского предместья это показалось нелогичным.

Ну, понятно, американские производители оружия перекладывают деньги из левого кармана в правый, но мы-то в Европе какие бенефиции от славянской резни получаем? Какая это освободительная война, если пятнадцать миллионов украинцев уже убежало из страны и живет на наши деньги? Патриотическая война — это когда граждане страны сражаются с оккупантом, а не драпают на готовенькое к соседям. С какой стати нашими деньгами кормить беженцев, а нам повышать пенсионный возраст? «Макрон, — орали демонстранты, — если бы мы хотели, чтобы нас поимели, мы бы пригласили парня посимпатичнее!»

Инесса Терминзабухова выслушала эти новости, пересказанные Астольфом Рамбуйе, с некоторым испугом. Из Москвы бежать определенно надо, здесь уже задыхаешься от тоталитарного угарного газа. Но куда бежать?

— Куда бежать? Ведь ты не посоветуешь Ташкент?

— Кажется, тебе и здесь неплохо.

Жанна обвела глазами обширную залу, где Терминзабухова и Кучеящеров принимали гостей: рояль, за которым играли лучшие музыканты столицы (аккомпанемент декламациям Зыкова необходим), инсталляции Дутова, Шутова и Гнутова (звезд московского соц-арта), расставленные по углам, и прочие аксессуары большого московского стиля.

Затем обратилась к подруге Инессе:

— Ну веди. Где тут у тебя комната свиданий?

Госпожа Терминзабухова моргнула, пошевелила губами, изобретая ответ. Не обязана же она отчитываться, что происходит в ее доме. Но, повинуясь презрительному взгляду подруги, встала и двинулась вглубь огромной квартиры.

Миновали длинный коридор, и Инесса распахнула дверь в спальню, одну из самых удаленных во владениях Кучеящерова. В центре комнаты стояла гигантская кровать.

Наталия Мамонова, нагая и толстая, оседлав Грегори Фишмана, выжимала из пожилого человека последние соки.

Жанна изучила тело немолодой прелестницы, отметила неестественные вздутия, непропорциональные окружности и пятна от уколов ботокса. Наездница ритмично покачивалась на тщедушном Фишмане и охала в такт движениям. Струйки пота стекали по плотной спине женщины.

— Эй, тыква! — позвала ее Жанна Рамбуйе.

Потная женщина продолжала свои упражнения.

— Эй, силиконовая всадница! Слезай, приехали.

Труба архангела не произвела бы большего впечатления на Грегори Фишмана, нежели строгий голос Жанны.

Американский негоциант рванулся на волю из капкана любви, но тщетно: освободиться от крепкого захвата ляжек Мамоновой было нелегко. Используя термин классической римской борьбы, Наталия Мамонова перевела своего партнера в партер; никакой борец, сдавленный мускулистым противником, не был столь беспомощен, как семидесятилетний чахлый американец, намертво стиснутый потными бедрами крупной русской женщины. Барахтаясь, Фишман ужом выскользнул меж ног прелестницы, чудом не скатился на пол, замер на краю постели, прикрывая срамное место ладонью.

— Кальсоны надень, клоун, — сказала Жанна.

— Жанна! — сказал Фишман голосом, выдававшим большое эмоциональное потрясение. — Жанна, дорогая моя!

Бледной и немного дрожащей рукой негоциант нашел кальсоны (столь необходимые в московскую стужу), пытался просунуть худую ногу в штанину, но никак не мог попасть.

— Пойми, Жанна, — глухим шепотом говорил Фишман, тыча ногой в непослушные кальсоны. Кальсоны плясали в его дрожащих руках.

— Дорогая, прости, — лепетала Инесса. — Считаешь меня предательницей?

— Глупости, — холодно ответила Жанна, не поворачиваясь к подруге, — про тебя вообще не думаю.

— Грегори просил, ну как отказать? Тем более, эту комнату мы с Кучеящеровым сдаем для свиданий. Не все хотят в отель идти. Если другим сдаем… то и ему… не отказали.

— Так ты бордель держишь? Дивно. Правильно живешь, подруга.

Госпожа Терминзабухова смутилась.

— Какие ты слова ужасные говоришь. Но дела у Кучеящерова сейчас не очень. Товар не берут. Замки и скрепы, разные капканы сейчас плохо продаются. Люди свои дачи продают — зачем им сегодня замки? И мы в Москве застряли, не вырваться. А комнату сдаем только своим, получаем четыреста за два часа.

— Четыреста восемьдесят, — уточнил Грегори Фишман. Он уже облачился в кальсоны и теперь натягивал поверх них шевиотовые брюки приятного серебристого оттенка. — Цена хорошего номера в «Метрополе».

— Я верну, верну, — горячо зашептала Терминзабухова, жестом останавливая пунктуального Фишмана.

— Просто для точности сообщаю. Мне лично денег не жалко.

— Каждый день сдаешь? — холодно поинтересовалась Жанна. — Людям интим налаживаешь?

— Иногда два раза в день. Если тебе понадобится…

— Глупости.

— Тебе вообще за полцены, — безумные глаза Инессы метались: с Грегори Фишмана на Жанну и обратно. — Верну, Грегори, все деньги верну, не сомневайтесь. Всего полчаса прошло… У нас всегда аккуратно…

— Себе оставьте, — Фишман надел пиджак и превратился в джентльмена.

Инесса переживала.

— Я ведь знаю, что с Астольфом у вас отношения свободные, — волнуясь, сказала она подруге Жанне. — У вас же открытый брак… Он тебе позволяет встречаться с