Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— Чего мне стыдиться? Я стариками не прикрываюсь.

— Вы с собой цыган везете как живой щит? — спросил Рихтер у Мельниченко. — Вы их перед собой поставите? Так многие говорят. Это правда?

— Что за бред? Вы где эту дрянь услышали? Мы увозим цыган от погрома. А погромы теперь частые. Как вам не стыдно!

Рихтеру стало стыдно. Он не мог смотреть на собеседника.

— Мне так сказали. А я повторил.

— Помочь вы нам не хотите и не можете. Так хотя бы не клевещите не нас. Стыдитесь клеветы. А за цыган не волнуйтесь. Я, Микола Мельниченко, даю вам слово, что мы их увозим от погромов. Если придется, собой прикрою.

И он так это сказал, что Рихтер поверил.

— Вам это, наверное, некстати? — как-то неуклюже спросил Рихтер. — Лишняя забота. Вы ведь и сами в опасности.

— Всегда надо знать, что есть кто-то, кому хуже, чем тебе. На нас свет клином не сошелся. Вот, цыганом быть еще хуже.

— Думаете, надолго война? — еще более жалкий вопрос.

— Для цыган? Навсегда. Для евреев? Навсегда. И для украинцев навсегда.

— Неужели вы правда так считаете?

— Так ведь только заводы оружейные строить начали. Думаете, люди зря стараются? Навсегда. — И Мельниченко качнул тяжелой головой. Кудлатые волосы, ранняя седина.

— И вы всю жизнь готовы воевать?

— Спросите цыгана — готов он всю жизнь бродить и спать на вокзалах?

— Простите меня.

— А зачем мне вас прощать? Вы клевещете на нас, а я должен вас прощать. Не могу простить.

— Но человек может ошибиться.

— Не должен. А если ошибся, то нет смысла просить прощения.

Мельниченко не оскорбил Рихтера, но по тому, как он смотрел на профессора-расстригу, было понятно, что симпатии Рихтер не вызывает.

— Мы все теперь цыгане, — повторил уже прежде сказанное Рихтер, чтобы хоть как-то оправдаться.

— Нет, не все цыгане. Вы не цыган. Не стоит нас всех равнять. Есть те, кому легче, те, кому тяжелее. Мы — украинцы. И вот за это, за то, чтобы остаться украинцами, умираем. Вам этого не понять.

И опять Рихтеру захотелось сказать что-то такое, чтобы показать, как он ценит собеседника, что ему стыдно. Но, подобно многим интеллигентам, он не умел найти точные слова, говоря с человеком военным.

— Что вас связывает с этими людьми? — спросил Рихтер.

— С цыганами?

— Имею в виду ваших сослуживцев. Вы очень разные.

— Вам так кажется.

Рихтер даже себе стеснялся признаться, что огненная амазонка и культурный комиссар вызывали у него чувство, близкое к брезгливости. Он стеснялся оттого, что причиной брезгливости была его межеумочная (он сам это понимал) позиция: он страшился войны, боялся произнести слово «война», избегал твердой оценки событий, в то время как эти люди уже жили войной, осознавали войну как реальность — они вели себя, как ведут командиры, распоряжающиеся подчиненными. Их поведение, казавшееся Рихтеру бравурным и театральным, было, скорее всего, следствием колоссального нервного напряжения. Все это Рихтер понимал, и, тем не менее, не мог принять чужой нервозности. Свою собственную нервозность люди себе прощают.

— Что вас связывает с этими людьми?

— Судьба, — спокойно ответил Мельниченко. — Общий долг. Они — это я. А я — это они.

— Вы имеете в виду готовность умереть?

— Вас просто не учили чувствовать. Думать в университетах учили. А чувствовать не учили.

— Готовность умереть я понимаю, — сказал Марк Рихтер. — Я не пережил того, что пережили вы. Но понимаю, как чувствует тот, кто согласился умереть. Смерть — не лучший выход, но иногда неизбежный. Лучше бы честно жить, — с горечью добавил Рихтер, имея в виду самого себя, — чем умереть в грехе.

— Вы заметили грехи у Лилианы? Оттого, что она любит наряды, вероятно. Есть такой грех. Я сам видел, как она выносила раненых с поля боя. Под огнем. Была сама ранена. Не Лилиана начала войну. Лилиана — беззаветно храбрый человек.

— Извините, неловко выразился. Конечно, я ничего не знаю о вашем отряде. Просто вы особенный человек. А ваши друзья… — он не подобрал нужного слова.

— Люди по-разному переносят боль.

Луций Жмур сказал так:

— Мы сойдем, не доезжая Минска. Цыган возьмем с собой. Если войдут русские, скажете им, что подобрали табор у Тирасполя. Всем понятно? Тебе понятно? — в упор спросил Кристофа.

— Понятно, — хмуро ответил Кристоф.

— Я церемониться не буду. Понял?

— Понял.

Поезд шел, догоняя расписание, шел ровным ходом. Поезд шел в Россию, и чем быстрее шел поезд, чем ближе поезд был к России, тем яснее понимали пассажиры, что они едут в то место, которого боятся и которое ненавидят. Они ехали через снежную степь, через бессмысленное пространство, где сейчас решалась судьба красивого мира с соборами и музеями, органами и хоралами, схоластикой и софистикой — и вот здесь, в бессмысленном белом поле, сейчас решалось, быть красивому миру или не быть. Это же несуразно, нелепо: почему случилось так, что судьба величественного мира прав и красоты зависит от мира бесправия и серости?

Они ехали через степи, впитавшие кровь петлюровцев и махновцев, диких банд атаманов, конницы Буденного и кавалерии Тухачевского, кровь большевиков, гетманов и полицаев, зондеркоманд и евреев, закопанных в землю живыми. Здесь большевики сводили счеты с кулаками, здесь умирали от голода обреченные на голод люди.

Плиний называл это место «жерлом, направленным в ад», и они ехали в этом тоннеле степного бесправия, и с каждым километром их права становились все ничтожнее.

Глава 18

Тыловые крысы кусают насмерть

Двадцать четвертого февраля 2022 года российские войска перешли границу Украины и началась война.

Как это принято среди политических журналистов, для усиления эффекта восприятия вторжение назвали «вероломным» и «внезапным».

Люди ждали роковых слов и, когда наконец услышали их, пережили желанный взрыв эмоций. В театре, в спорте, в газете сильные эмоции приветствуются. Зловещие интонации диктора, произносящего слова «вероломное нападение», действуют на нравственное сознание столь же сильно, как завывающий голос рефери, выкликающий имена боксеров, действует на публику в зале. Разумеется, публика заранее знает, кто выйдет на ринг, и все политики мира знали заранее, что война между Россией и Украиной неизбежна.

В реальности ничего внезапного и вероломного не произошло. Войну планировали несколько лет, подтягивали войска к границе, строили углубленные на сотни метров бетонированные укрепления, тренировали украинскую армию, перетасовывали капиталы. Война (событие, для человеческой природы противоестественное) стала наиболее здравым решением вопросов, связанных не только с Украиной и Россией, но и с проблемами общего характера: с экономикой сервисного капитализма, с энергетикой, с банковскими кризисами, с