На встречу дня - Ежи Вавжак

Бригадир по завалке не отходил от печи. Первую порцию руды добавили. Гжегожу показали излом пробы чугуна, взятого из миксера. Структура казалась идеальной. Но Гжегож теперь не доверял ни своему глазу, ни опыту других.

— Я знаю, туда повезли ковш с чугуном, давайте возьмем его. Позвони доменщикам, узнай анализ: получим более точные данные, — ознакомление с положением дел на миксере перед сменой начинало давать первый эффект. — Если хорошо проведем плавление, потом будет значительно легче, — сказал Гжегож Леону, — и вам не придется надрываться с добавками.

Тут же подбежал бригадир.

— Содержание серы в ковше годится, можно заливать.

— Хорошо, пусть подгоняют его под кран.

«С трубами у меня не получилось, — пришло Гжегожу в голову, — если и на этот раз выйдет конфуз, житья не будет... Спасибо Борецкому, что согласился. А ведь мог... Я должен сварить эту чертову марку! Должен, должно у меня получиться».

Он подошел к Яницу. Шестую печь смена приняла на заключительном этапе доводки, то есть в последней, самой ответственной фазе плавки, когда мастер и вся бригада должны были выложиться полностью.

— Выпускайте сами, Яниц, — сказал Гжегож. — У меня нет времени возле вас вертеться.

— Хорошо, все понятно... Как только закончим завалку, я подойду к Леону взгляну, ладно?

Гжегож посмотрел на него с благодарностью, похлопал по плечу, но промолчал, а про себя подумал:

«Ты, брат, не можешь мне помочь. Это моя забота. Я должен сделать все сам. И через это должен пройти, и через другие более тяжкие испытания — сам, иначе никогда не встану твердо на ноги и всякий раз, сталкиваясь с трудностями, буду испытывать неуверенность».

— Не надо, Яниц, — наконец ответил он сухо. — Смотрите здесь за своей печью. — Он повернулся и торопливо отошел, не думая, что может обидеть этим старика. Сейчас ему не нужны были ничьи замечания, сомнения, советы — он вошел в определенный ритм работы.

На четвертой ситуация была труднее. Здесь готовились брать первую пробу, и, хотя бригада в целом была не из плохих, Гжегожу пришлось подключиться, поскольку сталевар не отличался мастерством, скажем, Яница. Он был какой-то безликий, со всем соглашался и не имел собственного мнения, слепо выполняя все указания мастера. И дело тут было даже не в опыте, а скорее в каком-то сознательном разделении того, что должен делать он сам, а что — мастер. Поэтому Гжегожу пришлось быть при нем, лишь издали наблюдая за происходящим у остальных печей, и особенно у пятой, где готовилась основная атака.

Плавление шихты прошло хорошо. И углерод, и сера были в норме. Приступили к доводке. Теперь Гжегож не отходил уже от пятой, хотя и проверил прежде все этапы, в том числе и введение флюсов для наводки шлака. Он доверял всем этим ребятам, но за взвешиванием проследил. А еще раньше, до завалки, он сходил в газогенераторную. Вообще он редко сюда заглядывал, пользуясь обычно при необходимости телефоном. На этот раз он проверил засыпку пятой батареи, качество угля.

— Братцы, — обратился он к генераторщикам, угощая их сигаретами, — сегодня мне как никогда нужен хороший газ. Когда позвоню, дайте на всю катушку. Забудьте бога ради об экономии угля до другого случая. — Последняя фраза вызвала общий смех.

— Ладно, инженер, — ответил за всех бригадир, — два раза просить не придется. Считайте, мы вас поняли.

Печь держали на сильном газу, то и дело меняя направление подачи, чтобы не сжечь горелки. Свод и пороги держались хорошо. Сера поначалу убывала нормально, но потом вдруг остановилась на одном уровне. Пробу повторили — результат тот же. Гжегож распорядился загрузить двойную порцию флюорита. Вместе с бригадой он и сам швырнул в печь несколько лопат. В этом не было нужды, они справились бы и без него, но он знал, что сталеварам это нравится и воспринимается как некое символическое выражение того, что он не только руководит ими, но и сам участвует в общем деле, одним словом, они вместе варят сталь.

Потом он дежурил у окна экспресс-лаборатории, наблюдая, как лаборантка Зося взвешивает пробу на аптекарских весах, испытывает ее кислотой, переливает жидкость из колбы в пробирку. Через минуту пляшущий красный столбик в трубочке остановился на довольно низком уровне.

— Ну, сколько? — С его места плохо было видно.

— Без изменений, — повернулась лаборантка с расстроенным выражением лица.

Сзади подошел Борецкий.

— Это пятая? — взглянул он на Гурного, но лаборантка услышала вопрос и ответила раньше Гжегожа.

— Да, пятая.

 — А, черт побери!

— А вы хотели бы получить такую марку за шесть часов? — Гжегож улыбнулся. — Пойдемте, посмотрим печь.

— Да, кажется, вы сделали все, что положено, и тем не менее... — заметил Борецкий, когда они стояли уже у печи.

— Может быть, плохо взяли пробу, — проговорил Гжегож, обращаясь как бы сам к себе. — Да нет, я видел, как Вальчак ее брал.

— Возьмем еще раз? — спросил Леон, надевая фартук.

«А вдруг эта девица делает мне назло? — пришла Гжегожу в голову дикая мысль. — Не могу же я стоять у нее за спиной, когда она делает анализ. А тут достаточно любой, малейшей неточности, ну хотя бы при взвешивании, и сразу меняются все пропорции... Тьфу, черт! Нет, невероятно, чтобы таким способом она решила сводить со мной счеты! Чушь какая-то... Я, кажется, совсем теряю голову...» — отбрасывает он это несправедливое и необоснованное подозрение.

Лаборантку Зосю все в цехе любили. Она появлялась у печей редко, но всегда охотно отзывалась на шутку, на доброе слово. Мастера работали с ней почти в постоянном контакте. Для них важен был результат каждого анализа, на их основании они принимали решения, подправляли ранее принятые или просто убеждались в их правильности. Таким образом, она являлась как бы первым свидетелем их поражений и неудач, так и участницей успехов, когда сообщала о получении ожидаемого эффекта.

Гжегож частенько разговаривал с ней. Она была хорошенькой блондинкой с игривыми глазками и манящей улыбкой. Зося не скрывала своей симпатии к нему, что поначалу выражалось в невинных, туманных и ни к чему не обязывающих шутках. Но однажды, в одну из ночных смен в конце мая, она попросила Гжегожа проводить ее в лабораторию: кружным путем идти ей не хотелось, а напрямик, через неосвещенные железнодорожные пути, она, мол, боится.