На встречу дня - Ежи Вавжак

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Леон, сдержав на этот раз вспыхнувший вдруг протест, — за печью я присмотрю. Правда, к новым головкам вот еще не привык, но... А что касается Гурного, тут вы неправы, он парень толковый и с самолюбием. Ему тоже нелегко пришлось, не все просто давалось. Да и не наше дело судить его. Ему доверили и все, а наше дело выполнять, что скажет.

— И что вы за люди, — вскипел опять Гживна, — для вас любой сопляк, если начальник, то и хорош! А вот случись что, да если работу завалит, или окажется дрянью, тут вы сразу хором запоете: «Мы, мол, давно знали, что это за тип». А у меня свое мнение о таких людях, как вы!.. Особенно тебе удивляюсь, Леон, ты как-никак в активистах ходишь, черт побери. Яниц — другое дело, он старой закваски.

— Ты злишься, вот все это и говоришь, — миролюбиво ответил Яниц, — а успокоишься и согласишься с нами. Всяк человек должен сам разобраться в другом человеке. Так я прикидываю своим умом. А время потом покажет, кто прав. Может, выйдет и по-твоему, Юзек, но я что-то сомневаюсь.

Они проходили мимо миксерного цеха. Это было высокое квадратное здание из красного кирпича. В него как раз въезжал небольшой паровоз. Пыхтя изо всех сил, он толкал перед собой грушеобразный ковш с жидким чугуном, доставленным с доменных печей. По крутой стальной лестнице, будто приклеенной к огромной туше миксера, спускались Гурный и Пёнтек. Они тоже шли вместе от проходной, и по дороге Гжегож решил проверить уровень чугуна в миксере и положение дел здесь, чтобы потом об этом больше не думать. У входа в мартеновский цех все они и встретились.

— Здравствуйте, — сказал Гурный. — Надо поторапливаться, уже без двадцати.

— Здравствуйте, — ответили Леон и Яниц.

— Видел, — выразительно подмигнул Пёнтеку Гжегож, чуть придержав его за локоть, — как Гживна на меня глянул, будто я его отца родного угробил... А что бы ты на моем месте сделал?..

— Что ты мучаешься, Гжегож! То же самое, конечно. Дай один раз поблажку, на голову сядут. Не делай ты из этого проблемы.

— А я не могу.

— Ничего, пройдет.

— Боюсь, что нет, — вздохнул Гурный. — Ты слишком все упрощаешь.

— Ну, Гжегож, — рассмеялся Пёнтек, — ты тут не первый уже день, а все никак не научишься. Посмотри, что Томза и Мисевич с нами вытворяют. Разве у них дрогнет рука, когда надо кому-то всыпать.

— Думаю, что это не доставляет им удовольствия, но порядок, конечно, должен быть.

— Ну вот, видишь. Там, где решают другой раз секунды, все должно быть идеально отлажено. А если об этом забыл — получи, что положено. И нечего себя попусту терзать, главное, чтобы все было по справедливости. И не иначе.

«Нет, никогда я с этим не смирюсь. Этого не хочу я сам, не говоря уж о них. Надо искать какой-то выход, чтобы исключить это «по справедливости», чтобы можно было договариваться с людьми совсем на другой основе... Если бы, к примеру, я тогда не вспылил сразу, а терпеливо разъяснил Гживне, что так нельзя, что надо как следует взять первую пробу, и это крайне важно, да еще и пошутил бы при этом, возможно, дело и не дошло бы до стычки, не нужной ни ему, ни мне. А так я хожу теперь в негодяях, а он моя жертва... Черт побери, но здесь все-таки не детский сад», — он вспоминает поведение Гживны в ресторане. Пройдя мимо длинного ряда печей, вокруг которых суетилась перед сдачей смена «А», несколько успокоившись, Гжегож вошел в конторку. За диспетчерским пультом сидел Томза и просматривал графики. Он не ответил на приветствие. Гжегож забросил свой портфель на шкафчики для одежды и собрался было пройти в соседнюю комнату, где проводились совещания, но тут вдруг увидел на столе возле пульта кусок обожженной скрученной трубы. Сбоку на ней кто-то небрежно, как бы впопыхах вывел мелом: Инж. Гурный. Ничего больше, только его фамилия, но остальное и так понятно: такой вид приобрела труба после пробной вальцовки стали, которую он варил и которая, как видно, пополнила гору лома перед их цехом.

Томза поднял чисто выбритое лицо с плотно сжатыми губами и с минуту молча рассматривал Гжегожа.

— Любуетесь плодами своих трудов, — сказал он наконец, — неплохо, не так ли, инженер Гурный? После двух зайдите к главному металлургу цеха, мне вам больше нечего сказать...

— Но ведь... — у Гжегожа пересохло вдруг в горле от волнения, — я...

— Что вы мне опять скажете? Это не по вашей вине, так? Просмотрите внимательно карточку плавки... Мне нужны мастера, умеющие варить сталь любой марки, а не только кровельное железо или другое дерьмо.

Гжегож тяжело опустился на скамью рядом с Пёнтеком, пытаясь слушать, что говорил Борецкий, перечислявший, в каких печах какие марки стали будут сегодня вариться.

Очнулся он, только когда заговорил Пёнтек.

— Я уже пятый раз буду варить эту марку. Верно я говорю? — повернулся он к своим сталеварам.

Те дружным хором поддержали его. Эту марку варить было трудно, к ней предъявлялись жесткие требования, особенно в отношении содержания серы, увеличивался период плавления, а в итоге сталевары теряли в заработке. Трудная марка требовала не только больших усилий и хлопот, но и давала часто к тому же меньший заработок. Все понимали, что это абсурд, но никто никогда не пытался с ним покончить. Оставалось лишь по мере возможности откручиваться от невыгодного задания.

— Хорошо, я сделаю, — сказал Гжегож, — запишите ее за пятой печью. — Он взглянул на Вальчака, не будучи уверенным в его реакции, но Леон вместо ожидаемых возражений лишь понимающе улыбнулся и согласно кивнул головой.

— Идет, — подумав, согласился Борецкий.

Он был не в восторге от предложения Гурного, поскольку его смена была последней. Первой считалась ночная смена. И если эта марка у Гурного не получится, суточный план по ассортименту окажется невыполненным, а это неотвратимо грозит визитом в кабинет Мисевича. Ему вполне могут поставить в упрек, что он как начальник смены несерьезно отнесся к делу и доверил самую сложную марку малоопытному мастеру. А еще хуже, если этот парень не справится еще и с серой и получится не просто «неудачная плавка», а