Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

...Потом Токаш узнал фамилию следователя: Мар­ков!

Фальковский очень похож на Маркова. Только те­перь он изменился лицом — небольшие, как две кисточ­ки, усики и круглая бородка, но глаза—стеклянные, навыкате — прежние и крючковатый нос — тот же...

Токаш прошелся по камере. Мысли продолжали кру­титься вокруг Фальковского, как конь, привязанный к столбу. Выходит так, что вчерашний офицер, каратель, поступил «на службу» советской власти, чтобы исподтиш­ка продолжать свое черное дело. Как же Токаш не мог раскусить его раньше? Бурное время мчало вперед, не давая оглянуться вокруг...

А может быть, Токаш совершил ошибку? Иначе, разве позволили бы арестовать его? Может быть, Токаш свои­ми неправильными действиями дал повод своему давне­му врагу свести теперь окончательно счеты?

Спокойно, Токаш, подумай и перебери в памяти свои дела и поступки, оцени их сам!

Расстрел Кардена! — сразу же напомнил внутренний голос. Токаш не считал это ошибкой. Карден — бай, купец, ярый противник революции, душитель бедноты. Он служил царю как сышик. Аресту и казни Бекболата Ашекеева помогли Закир, Ибраим и Карден. Это — отъ­явленные враги. Карден организовывал травлю Гокаша, не без его рук байские сынки устроили самосуд. А в ауле Карден ранил красноармейца и самого Токаша. Нет, с ним разговор короткий. Юрьев говорил: «Надо было арес­товать и передать органам власти, а не расстреливать. Может быть, Юрьев прав? Нет, революции не нужна жа­лость по отношению к врагам. В самый разгар борьбы нужна решительность, и Токаш действовал именно так. Он не считает расстрел Кардена ошибкой.

Какие еше обвинения предъявлены ему? Выдирал бороды, выбивал зубы... Фальковский показывал пучки волоса. Все это подстроено, клевета! Токаш не гладил, баев по головам, но и не хватал за бороды. Он отбирал у них скот и раздавал беднякам. Он действовал как представитель советской власти. Так почему же его посадили в тюрьму!?

Токаш подошел в двери и начал настойчиво стучать кулаками. Только гул эхом отдавался в коридоре тюрь­мы. Шагов не слышно, как будто во всей тюрьме не бы­ло ни одной живой души.

Сколько же сейчас времени? Должно быть, уже за полночь. Токаш сел на нары, стиснул руками голову. Где же друзья? Неужели забыли о нем? Неужели они поверили клевете врага?

Может быть, прав Жунус? Он говорил: «Ты, Токаш, обогнал свой караван, и окажешься в одиночестве..». Жунус и теперь может сказать так: ведь Токаш не сре­ди друзей, он в одиночной камере...

Жаль, что многого не удалось доделать до конца. Надо всех казахов вернуть из Китая на родину. Многие бедняки в аулах все еше голодают, не имеют скота, а у баев его несметное число. На севере Семиречья идут бои. С Сергиополя наступает Анненков. Почему же дер­жат Токаша здесь?!».

Мысли путались. Порой Токашу казалось, что он один попал в каратюбинскую пешеру и блуждает в ней, забыв, где выход. Но мысль об Айгуль снова вернула его к действительности.

Бикен сказала: «Это я убила Айгуль». Бикен, ка­жется, не в своем уме. Айгуль задушили мужские руки. Это мог сделать такой человек, как Яшайло. Он тогда околачивался в ауле Кардена, об этом говорил Курыш- пай. Яшайло был подкуплен. Кем? Самим Карденом или его дочерью — все равно. Как тяжело!..

Токаш поднял голову и увидел, что в решетчатое окно упали первые проблески утренней зари. Начинало светать.

В коридоре послышались шаги. Торопливо шли не­сколько человек. Приблизились к двери камеры, о чем-то говорят, отрывисто, коротко. Кто это? Может быть, сей­час выпустят... Но почему так рано? Что-то не похоже на освобождение. Зачем это перешептывание возле две­ри? Лязгнул замок...

Глава 23

Первым в камеру вошел военный, один глаз его за­крывала черная повязка, за ним человек пять-шесть, тоже в военной форме. В густом сумраке Токаш не мог разглядеть их лица.

— Токаш Бокин, собирайся, — сказал военный с чер­ной повязкой, в руках у него была какая-то бумага,

— Зачем? — Токаш почувствовал что-то неладное — очень рано пришли эти люди, такие подозрительные...

— Прокурор вызывает на допрос.

— Он еще не верит!..

— Айда, пошли быстрее, — говорили по-казахски Токаш уловил один знакомый голос.

Его вывели в коридор. Заметив надзирателя, Токаш сказал ему:

— Вы меня не отдавайте им, это не красноармейцы.

— Заткните ему глотку! — приказал военный:

— Товарищи помоги... — Токаш не успел крикнуть, ему зажали рот, замотав чем-то жестким, подхватили на руки и понесли.

Во дворе стояла пароконная повозка. На допрос Токаша возили обычно в «черном вороне». Было совер­шенно ясно, что он попал в руки врагов.

Токаш изловчился, ударил одного в живот ногой, хотел вырваться, но на него навалились сразу четверо, ремнем стянули руки, положили на повозку вниз лицом, сели на спину и на ноги, поскакали.

Куда везут? Неужели это конец? Грудь придавили так, что дыхнуть нельзя. Токаш прохрипел:

— Звери! Неужели нельзя убить по-человечески?! Дайте сесть, я не убегу..

Кони мчались во весь дух, повозка подскакивала на колдобинах. Сидевшие на Токаше переговаривались:

— Надо, чтоб не задохнулся.

— Мертвый там не нужен...

— Он задохнется, говорю вам.

Его, держа за руки, посадили. Город уже кончился.

Сквозь серый рассвет проступали очертания гор. Ни одного встречного человека...

Палачи посмеивались. Один накинул Токашу на не­покрытую голову платок и захохотал:

— Невесту везем.

— А жених где?

— Там... Давно дожидается. Сейчас обвенчаем.

— Сколько калыма уплатил?

— Столько, сколько стоит один человек.

— Ха-ха!..

Токаш догадался: намекают на Кардена.

Кони мчались в горы. Утро начиналось хмурое, с сырой осенней прохладой. В садах, раскинувшихся по склонам, показались люди. Это были старики-садоводы, они спешили заняться своим делом. Токаш с завязан­ным ртом не мог крикнуть, а люди не обращали внима­ния на быстро мчавшуюся повозку. Мало ли кто может ехать! Вокруг города идут бои, жизнь неспокойная — все это окончательно надоело, скорее бы установился мир. Садовники очень любят тишину.

Токаш один в цепких безжалостных руках врагов. Друзья ничего не знают — в этом он уверен. «Ты на каждой улице должен иметь своего верного друга, за­щитника»,— кто-то советовал ему. У Токаша много друзей, но классовый враг перехитрил его...

Ах, и красивы же вы, горы Ала-Тау! Вы покрыты буй­ной зеленью, богатой даже в эту пору.

У казахов зеленый цвет—цвет молодости; напутст­вуя, они говорят: да будет зелена твоя жизнь!

Сегодня—девятнадцатое сентября. Осень... Но не видно багрянца на деревьях. Ряды тополей — зеленых великанов, выйдя