Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

— Отца Айгуль зовут Аяпбеком. Он славный охотник, друг известного на всю Кастскскую волость старшин Жунуса. Летом охотится с ловчей птицей, зимой с гончей собакой. Лисиц добыл несметное число. Меткий стрелок— из охотничьего ружья попадал в ухо убегающей козуле.

Когда началось восстание, стрелки-ополченцы выбра­ли Аянбека старшим. Много сразил он врагов. Они боя­лись его выстрелов, даже имя его произносили со стра­хом. Говорят, тут в городе живет некий Закир, чала-ка- зах*, что ли... Вот городские начальники и приказали ему, чтобы он выследил Аянбека, поймал его и живым доста­вил начальству. Когда Аянбек узнал об опасности, ушел за китайскую границу. И дочь увез с собой...

Бикен изменилась в лице, побледнела и не могла вы­говорить ни одного слова. Бикен знала, что Закир в дни восстания разъезжал по аулам. Но она не думала, что жезде способен предать своего сородича. Можно ли ве­рить Акбалтыр? Может быть, старуха все это говорит с чужих слов? А мало ли о чем говорят среди народа...

— Апай, покайтесь, чтобы не навлечь на себя гнев бо­жий за злословие о Закир-аксакале!—дрогнувшим го­лосом попросила Бикен.

— Да, голубушка, верно ты говоришь: пожалуй, я на­влеку на себя божий гнев. Что поделаешь! В наш век ста­новится все больше подлых людей, потому что у них есть защита, — ответила старуха.

Бикен промолчала.

Глава 7

Когда Саха вышел из тюрьмы, был, кажется, полдень. Моросил мелкий дождь. На улице пи души. Не видно да­же извозчиков. Безмолвие. Только в разных концах кри­чали петухи.

Взяв картуз в руку, Саха шел под дождем с непокры­той головой. Ноги дрожали, шаги были неровными. Пря­мо-таки разучился ходить. Не прошли бесследно полгода тюрьмы. Саха никак не думал, что ему так просто удаст­ся выйти на волю. Свобода ему даже и во сне не снилась. А сейчас — неужели сон?

И город, и небо, и горы — все па месте, все, как было, все без изменений. По этой улице он гулял со школьными друзьями, она ведет через сад прямо в горы.

А что если сейчас встретятся прежние друзья-товари­щи? Поздороваются ли они, или отвернутся, не желая знать арестанта? Раньше Саха думал, что в тюрьме си­дят лишь преступники, бандиты-грабители. После того, как пришлось самому посидеть, он понял, что туда попа­дают и виновные и невиновные...

Саха шел и шел, на радостях забыв о дожде. Вон то­ропливо перебежал улицу какой-то чернявый рябоватый человек. Он быстро взглянул на Саху, прищурив левый глаз — как будто прицелился. Саха успел заметить на левом глазу у него бельмо.

Это был первый человек, встретившийся Сахе на сво­боде. Он показался знакомым. Или Саха слышал о та­ном — рябоватом и черномазом? Может быть, и он знает Саху, но сторонится? Или сочувствует?..

Саха обернулся. Темная фигура исчезла за деревьями. Опять на улице ни души.

Саха исходил весь город Он даже не заметил, что весь промок, холод напомнил об этом. Пора выполнить первое поручение Токаша — передать привет Юрьеву и прось­бу... В тюрьме Токаш отстукал Сахе через стену: «Если вырвешься отсюда, иди к Петру Алексеевичу. Он живет один. Квартира у него просторная».

Саха никогда не встречал Юрьева и знал о нем только со слов Токаша, который заверил, что Петр Алексеевич— надежный товарищ; он испытал все горечи и невзгоды жизни. Совсем молодым человеком участвовал в револю­ции 1905 года, был осужден на ссылку в Сибирь. С тех пор прошло двенадцать лет. Юрьев побывал во многих местах Сибири и вот нашел себе пристанище в Верном. Он садовод, любит деревья, цветы.

Саха вошел в сад Рафикова. Голые деревья с едва набухающими почками под дождем были особенно не­приглядны.

Юрьев жил в казеном деревянном домике, построен­ном для садовников. «Нет ли у вас продажных яблок?»— повторял про себя Саха условный пароль.

Постучал в окно. Никто не откликнулся. Снова посту­чал. Через некоторое время приоткрылась дверь, высуну­лась голова и неприветливо спросила:

— Кого надо?

— Петра Алексеевича.

— Ну что?

— «Нет ли у вас продажных яблок?»— спросил Саха, вытаращив глаза.

— Есть. Входите! — произнес Юрьев уже приветли­вым тоном.— Ну рассказывай, откуда явился? Но сна­чала разденься! Ты же, дружок, весь мокрый!

Юрьеву было, вероятно, около сорока лет, но выгля­дел он много старше. Еще бы — двенадцать лет сибир­ской ссылки! Лицо его было сухим, в морщинах; редкая прозрачная борода не скрывала морщин и худобы лица. А руки теплые, ласковые и очень крепкие — это Саха по­чувствовал, поздоровавшись с Юрьевым, — такие руки могут осторожно, с внимательной ласковостью прикасаться к цветам и безжалостно вырывать чертополох.

Саха уселся возле круглого низкого стола и начал рас­сказывать, как его арестовали за отца, как уговаривали, заставляли написать отцу письмо, посоветовать, чтобы он одумался пока не поздно и покаялся, сдал бы свое ору­жие и сам сдался. Просили в письме особо подчеркнуть что зря проливать кровь не следует, восстание ни к чему хорошему не приведет. И все-таки Саха не согласился за­писать отцу такое письмо, хотя ему и пришлось вынести многие мучения и пытки.

— Дядя Петя, я с вами еще плохо знаком. Но такое дело... — замялся Саха.

— Говори начистоту.

— Жизнь Токаша висит на волоске, на днях хотят су­дить. Ему грозит смерть. Как его спасти?

Петр Алексеевич помолчал, хмуря брови,

— Об отце что-нибудь известно?

— Нет.

Саха не мог усидеть на месте. Неужели в этом участвовал его отец?

— Да!? А потом?

— Потом... Мне думается, что ты освобожден из-за этого предупреждения.

— Тогда выходит, что Фольбаум в самом деле боится, что ли?

— Кто его знает... Нам надо сходить к Березовскому. Но ты прежде поешь.

Впервые за долгие месяцы Саха ел не по тюремному уставу. Потом Петр Алексеевич взял зонт и повел Саху на другой берег реки Алма-Атинки. Дождь перестал, когда они подошли к низенькой землянке, стоявшей на берегу речки. Человек, который никогда здесь не был, по­жалуй, не нашел бы этой землянки. Вокруг было мно­жество таких же хибарок, без улиц, без номеров, Петр Алексеевич три раза стукнул в подслеповатое окошко. Дверь открыл высокий мужчина с седеющими длинны­ми усами. Он был не моложе Юрьева, но усы, аккуратно расправленные и подкрученные, придавали ему молодец­кий вид.

— Это ты, Петр! —улыбнулся усатый, показав мел­кие и желтоватые от табака зубы.— Пришел звать, что­бы я помог яблоки собирать? Яблоки еще, наверное, не поспели...

—