Богова делянка - Луис Бромфилд
— Подойдите, братья.
Городские, верно, послушались бы. Некоторые и подошли. Только первым из всех, и городских, и тех, что в горах живут, вышел вперед Дядя Бак Маккаслин. К рождеству ревматизм у него так разыгрался, что рукой пошевелить невмочь, но теперь был он тут, со своей обструганной ореховой палкой продирался сквозь толпу тех, с гор, что стояли, повязав голову рогожей, и городские со своими зонтами расступались перед ним; а потом мы с Ринго стояли и смотрели, как дождь, разлетаясь брызгами, тихо кропит желтые доски, покуда не показалось нам, что это и не доски вовсе, а вода, в которой играет солнечный свет, а Бабушка уходила от нас в землю, опускаясь все глубже и глубже. Потом в могилу хлынула жидкая рыжая земля; медленно, мерно заходили, засновали заступы; и те, с гор, дожидались каждый на них очереди, потому что Дядя Бак никому не отдал свой.
Времени это отняло немного; но даже и тогда тот пастор из беженцев, кажется, вновь попытался повернуть по-своему, только Брат Фортинбрайд ему не позволил. Брат Фортинбрайд даже и заступа не бросил, стоял, опираясь на него, словно в огороде, и говорил совсем так, как обычно в церкви, когда из Мемфиса возвращался Эб Сноупс: сильно, спокойно и негромко:
— По моему разумению, ни Розе Миллард, ни кому-либо из тех, кому случилось ее знать, нет надобности говорить, куда она пошла. И никто из тех, кто знал ее, не захочет, по моему разумению, оскорбить ее, пожелав, чтобы она где бы то ни было покоилась в мире. По моему разумению, Господь уже позаботился: там ее ждут мужчины, женщины и дети, черные, белые, желтые, красные, — ждут, чтоб она позаботилась о них. Так что, народ, отправляйтесь-ка вы по домам. Есть средь вас такие, кто приехал не издалека, и этот путь вы проделали в крытых экипажах. Но далеко не все, и, если не пришлось кому плестись пешим ходом, произошло это по милости Розы Миллард. К таким я и обращаюсь. Вам еще нужно по меньшей мере напилить-наколоть дров. И что, по-вашему, сказала бы Роза Миллард о том, что вы стоите здесь и держите под дождем стариков и детей?
Миссис Компсон пригласила нас с Ринго переселиться к ней, пока не вернется Отец, — и другие, не помню кто, тоже предлагали; потом, когда я думал, что уже все ушли, я поднял глаза и увидел Дядю Бака. Он подошел, воткнув себе локоть в бок, борода его сбилась куда-то на сторону, точно еще одна рука, глаза красные, безумные, будто с недосыпу, и палку держит так, словно приноровился кого-то стукнуть — все равно кого.
— Что, мальчики, теперь делать будете? — говорит.
Земля была рыхлая, мягкая; потемневшая, порыжелая от дождя; так что над Бабушкой дождь теперь совсем не брызгал; неторопливый, серый, падал он, рассасываясь в темно-рыжем холмике, немного погодя и самый холмик, не меняя формы, начал рассасываться, как рассосалась нежная желтизна досок, которые просвечивали меж комьев земли, и все: и холмик, и доски, и дождь — смешалось в одну смутную, тихую сероватую рыжину.
— Хочу одолжить пистолет, — сказал я.
Тут он принялся кричать, но спокойно. Он был старше нас; а все шло совсем как в тот вечер с Бабушкой у старой постройки для прессовки хлопка.
— Нужен я вам или нет, — кричал он, — а видит бог, я еду! Вам не остановить меня! Или хотите сказать, что не желаете, чтоб я ехал с вами?
— Мне все равно, — сказал я. — Мне только пистолет нужен. Или ружье. Наше вместе с домом сгорело.
— Хорошо! — кричал он. — Или я с пистолетом, или ты с этим конокрадом-ниггером и железными прутьями от ограды. Дома у вас, верно, и кочерги не сыщешь, правда?
— У нас еще дуло от ружья осталось, — сказал Ринго. — По моему умению, так для Эба Сноупса сгодится.
— Эба Сноупса? — завопил Дядя Бак. — Думаешь, у мальчика Эб Сноупс сейчас на уме?… Эй, мальчик?
Все это время под неторопливым, серым дождем, неторопливым, холодным и серым дождем, который вонзался в рыжую землю, шли перемены, но настоящая перемена еще не настала. Должно пройти время; пройдут дни, недели, а еще и целые месяцы, прежде чем все сгладится, успокоится и сровняется с землей. Теперь Дядя Бак говорил с Ринго и не кричал совсем.
— Поймай моего мула, — сказал он. — Пистолет у меня в кармане.
Эб Сноупс тоже в горах жил. Дядя Бак знал где; к тому времени было далеко за полдень, и мы ехали среди сосен, вверх по пологому рыжему склону, когда Дядя Бак остановился. Головы у них с Ринго были повязаны мешками из рогожи. Из-под мешка торчала отполированная рукой Дяди Бака палка; под дождем она блестела точно длинная восковая свеча.
— Погодите, — сказал он. — У меня мысль.
Мы свернули с дороги, спустились в пойму ручья; там тянулась еле заметная тропка. Под деревьями было темно, и нас теперь не мочило дождем; голые деревья словно сами теперь медленно, постепенно и зябко растворялись в уходящем декабрьском дне. Ехали цепочкой, по одному, в промокшей одежде и влажных аммиачных испарениях, которые поднимались от мулов.
Загон был точь-в-точь как тот, что мы с Ринго, с Эбом и Джоби построили у нас, только поменьше и запрятан получше; по моему разумению, от нас и перенял. Остановились у мокрых слег, таких еще новеньких, что их обтесанные бока желтели от сока; в дальнем конце загона виднелось что-то похожее в сумерках на желтое облако и двигалось. А потом мы увидели, что это каурый жеребец и три кобылы.
— Так я и думал, — сказал Дядя Бак.
А у меня все перепуталось. Может, оттого, что мы с Ринго устали и почти не спали в последнее время. Оттого, что дни и ночи перепутались, я все думал, пока мы ехали, как нам с Ринго влетит от Бабушки, когда мы вернемся домой, за то, что уехали не сказавшись. Оттого с минуту я сидел, глядел на лошадей и думал, что Эб Сноупс и есть Грамби. Но Дядя Бак снова стал кричать.
— Он — Грамби? — кричал он. — Эб Сноупс? Эб Сноупс? Клянусь богом, если б он
