Умеренный полюс модернизма. Комплекс Орфея и translatio studii в творчестве В. Ходасевича и О. Мандельштама - Эдуард Вайсбанд

218

«<Я>рко анти-семитическое направление» журнала по польско-еврейскому вопросу вынудило покинуть его часть сотрудников в начале 1915 года (см.: Переписка по польско-еврейскому вопросу // Новое звено. 1915. 3 января. № 1–55. С. 12).

219

Из польской печати // Новое звено. 1915. 18 апреля. № 15–67. С. 17 (выделено в тексте статьи).

220

Эта глава основана на моем докладе «„Баллада“ (1921) Вл. Ходасевича в критике русского Зарубежья», прочитанном на конференции «Критика и литературоведение в культуре русской эмиграции» (Тарту, 2008). Я благодарен участникам конференции за их вопросы и замечания.

221

См. также рецензию В. Лурье на второй номер журнала «Эпопея» (1922), где была напечатана «Баллада»: «Подробнее хочется остановиться на стихах Ходасевича, в особенности на его „Балладе“, произведении, быть может, лучшем за все последние годы русской поэзии!» [Лурье 1922: 12].

222

В рецензии на «Тяжелую лиру» Н. Петровская в берлинской газете «Накануне» в 1922 году по-своему справедливо интерпретировала «Балладу» в свете эсхатологических «ожиданий» и «дерзаний» раннего модернизма: «И вдруг на последней черте, на границе сознания, переплеснувшегося через эмпирические сущности, звучит голос вещего откровения:

И музыка, музыка, музыка

Вплетается в пенье мое <…>

„Баллада“, последнее стихотворение в книге „Тяжелая лира“, – оно уже от „поэзии грядущего“, и в нем залог всего будущего творчества Владислава Ходасевича» [Петровская 2014: 647].

223

В черновике «Баллады» это перформативно-теургическое значение выражено более определенно: «[Недвижному, косному миру / Проснуться настала пора.] С уснувшего, косного мира / Спади, роковая кора!» [Ходасевич 1996–1997, 1: 517].

224

См. манифест Маринетти «Мы отрицаем наших учителей символистов, последних любовников луны» и утверждение собственной «мужественности» в манифестах «акмеистов».

225

Ю. Терапиано демонстрировал рациональный исток поэзии Ходасевича, утверждая, что «в верховной музыке, которая дана, например, Блоку, ему отказано» [Терапиано 1966: 365].

226

А. Скворцов обращает внимание, как на фоне ритмико-синтаксического воздействия традиции трехстопного амфибрахия Ходасевич в «Балладе» намеренно допускает ее небольшие «нарушения» [2021: 95].

227

См., например, статью Вяч. Иванова «Орфей», опубликованную в первом номере журнала «Труды и дни» и призванную объяснить публикацию книг под «знаком Орфея» в издательстве «Мусагет»: «…кто же, для эллинов, был Орфей? Пророк тех обоих <Диониса и Аполлона. – Э. В.>, и больший пророка: их ипостась на земле, двуликий, таинственный воплотитель обоих» [Иванов Вяч. 1971–1987, 3: 706].

228

См., например, рецензию М. Слонима на «Тяжелую лиру»: «Все творчество Ходасевича – преображение мира искусством. <…> Поэт – точно Вакх, подсказывающий песни хору, кружащий все в светлом буйстве.

Он пьян лишь самим собой. Он повинуется только звуку души.

В маленькой круглой своей комнате видит он „штукатурное небо и солнце в шестнадцать свечей“. Вокруг „косная, нищая скудость“.

Но едва начинает он говорить стихи, в которых звуки правдивее смысла, – все преображается – он сам, весь мир, вещи» [Слоним 1923: 97–98].

229

Речь идет о стихотворениях Иванова «Мятежному добро ль ученику…», написанном в Баку и при жизни Иванова не печатавшемся, и «Римские сонеты» 1924 года.

230

Характерно, что в «Балладе» мотив оглядки, то есть сомнения в успехе катабасиса, как и вообще романтический сюжет орфического мифа, отсутствует.

231

Возможно, эту интериоризацию мифа об Арионе как историю собственного человеческого и литературного возмужания повторит затем Набоков в стихотворении 1939 года «Мы с тобою так верили»: «Если вдуматься, это как дымка волны / между мной и тобой, между мелью и тонущим» [Набоков 2002: 205].

232

См. также: «Подчеркивает Ходасевич и свой Орфеизм, но для тех, кто читал рильковские „сонеты Орфею“, этот орфеизм какой-то Гефестовский, кузнечный, по собственному признанию „тяжелый“, как и его лира» [Забежинский 1962: 5]. О «русском рилькеанце» Г. Забежинском см. [Азадовский 2023].

233

Марков назвал «Балладу» «Орфеем» в своей англоязычной статье, возможно, потому что Набоков перевел это стихотворение на английский язык под названием Orpheus.

234

Интересно, как в воспоминаниях «Начало века» Белый перенаправляет образность «Снежной королевы» уже против антиэстетической позиции самих Мережковских: «Сколько усилий позднее я тратил понять сердца этих „не только“ писателей! Буду ж подробно описывать, как и я уверовал в их головные сердца, как пускался слагать слово „вечность“ из льдинок» [Белый 1990б: 195].

235

О разнообразных формах поэтического диалога Мандельштама с поэтическим миром Блока, см. [Голдберг 2020].

236

В раннем модернизме эта «дикость» получила, среди прочего, теоретическое обоснование в теории дионисизма. В зрелом модернизме приоритизация «дикости» приобрела разнообразные формы в его радикальных движениях – от футуризма до сюрреализма и дадаизма. Разумеется, здесь нельзя не вспомнить романтизацию войны как «гигиены мира» в итальянском и частично в русском футуризме.

237

В черновике орфическое примирение двух антитетических начал менее проявлено: «И умудрится человек / Почтить невольно чужестранца / Движеньем кругового танца» [Мандельштам 2009–2011, 1: 450].

238

Напомню, что эпиграфом к стихотворению Гумилева служат строчки А. Ахматовой «Как мой китайский зонтик красен, / Натерты мелом башмачки».

239

Адамович Г. <Ж. Кессель о русской литературе. – Новые стихи> // Звено. 1925. № 140. 5 октября; цит. по [Адамович 1998: 321].

240

См. также стихотворение «Петербург» (1925): «И каждый стих гоня сквозь прозу…» [Ходасевич 1996–1997, 1: 248].

241

Предположу, кстати, что рассмотренная в одной из предыдущих глав статья «Русская поэзия. Обзор», программная для утверждения принципов умеренного полюса зрелого модернизма, предназначалась именно для журнала «Галатея» и лишь после неудачи c его изданием была отдана в альманах «Альциона».

242

См. также рецензию Евг. Ляцкого на сборник «Пушкин. Достоевский» (Пг.: Изд. Дома литераторов, 1921), где была напечатана речь Ходасевича: «Ходасевич красиво очертил любовь к Пушкину именно нашего поколения»