Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

Василий Павлович живо представил себе хриплый, надсадный голос ротного, усталое, озабоченное лицо комбата, как он пошутил, сказав про Василия Павловича: «Ах, какой отчаянный, бравый офицер». Представил всё это, и ему до боли стало жаль чего-то утерянного, навсегда утраченного им в этот день и в то же время радостно и счастливо оттого, что остался жив-здоров и теперь вот вышел из боя и будет, наверное, несколько дней отдыхать.

– А нас сменила свежая бригада. Сейчас на последний штурм пойдут, – говорил Скляренко.

– Товарищ капитан, – сказал один танкист другому, – а ты бы реляцию на лейтенанта написал, раз такое дело, командующему бы подали.

– А что? – сказал тот, которого назвали капитаном. – Ты только напомни мне.

Василий Павлович в смущении покосился на него.

– Я одного не пойму, – сказал сержант Егоров. – Откуда у нас взялись пленные? Только, кажется, спустился в подвал, нашёл воду, зачерпнул, как вдруг – стрельба. Выскакиваю, а в доме уже пленные стоят.

– Ладно, покурили – и подъём, – сказал лейтенант, оправясь от смущения. – Подъём – и в путь. Так, товарищ капитан? Вы уж меня извините, если что было не так с моей стороны. Служба.

– О чём разговор, лейтенант, – ответил танкист. – Порядочек, как в танковых войсках. Пошли.

И они, не торопясь, зашагали вдоль разрушенной и вовсе теперь посветлевшей утренней городской улицы, удивляясь, почему вдруг стало так тихо.

Немцы повсюду складывали оружие.

Ожидание

Записки офицера

1

Наступление началось в феврале. Мы тронулись по сугробам в ватниках, полушубках, валенках, ушанках, по дороге всё это сменили на шинели и сапоги и остановились только в конце апреля, когда всё вокруг стало зеленеть и старшины поехали получать летнее обмундирование.

Наш отдельный пулемётно-артиллерийский батальон с хода принял участок в 136-й дивизии, очень потрёпанной во время этого долгого наступления. Мы тоже были потрёпаны и на марше получили пополнение.

Я со своей ротой оказался в резерве и, когда заходил в штаб или на КП батальона, то часто слышал разговоры о «Матвеевском яйце». Это было самое неспокойное место во всей дивизии. Общая, довольно стройная линия переднего края здесь разрывалась и глубоко вдавалась во вражеские позиции. Две стрелковые роты, находившиеся там, обстреливались фашистами с трёх сторон и днём и ночью. Из штаба то и дело звонили в третью роту и спрашивали:

– Как правый сосед? Как справа? Больше смотрите направо!

Немцы во что бы то ни стало хотели выровнять линию своей обороны, нам же нужно было сохранить эту вмятину как рубеж для атак.

Уже началась подготовка нового наступления, и все с утра до утра следили за «Матвеевским яйцом». У нас в штабе только и слышалось:

– Смотрите направо! Больше смотрите направо!

И вот однажды ко мне пришёл заместитель командира батальона майор Станкович и сказал:

– Вызывай офицеров. Я говору, – он был белорусом и вместо «ю» выговаривал «у», – я говору, теперь одна морока будет у нас с тобой.

Пришли лейтенанты Лемешко и Сомов, вслед за ними – застенчиво улыбающийся младший лейтенант Огнев. В углу землянки шумели, наседая на старшину роты, комбат Веселков и миномётчик Ростовцев. Позднее всех ввалился, на минуту заслонив собою всю дверь, мой заместитель по строевой двадцатичетырёхлетний богатырь старший лейтенант Макаров.

Перед тем как попасть к нам в батальон, Макаров летал на истребителе, был подбит, рухнул вместе с машиной на землю, но – счастливый случай – остался жив и, пролежав полгода в госпитале, признанный врачебной комиссией негодным к дальнейшей службе в авиации, пришёл к нам, в пехоту. Было это зимой. Он медведем влез в блиндаж, простецки улыбнулся, приложил руку к лихо сдвинутой набекрень ушанке и доложил:

– Старший лейтенант Макаров прибыл для дальнейшего прохождения службы, – и как-то незаметно, за один вечер, перезнакомился и подружился с офицерами…

– Все? – спросил Станкович.

– Все, – ответил я.

В землянке сразу стало тихо.

– Так вот, пошли принимать «Матвеевское яйцо»! – И, распахнув дверь, Станкович первым вышел на улицу.

По дороге нас встретил заместитель командира соседнего полка, майор в щегольской фуражке защитного цвета, козырёк которой был похож на утиный нос. Такие фуражки шили из старых гимнастёрок портные полковых мастерских.

– Многовато, – сказал он, оглядев нас.

– Почему? – спросил я.

– Ну, почему, – уклончиво отозвался он. – Ясно почему.

Мне ничего не было ясно.

– Ладно, там видно будет, – сказал я.

Скоро мы вышли в поле, на котором стояли три подбитых немецких танка. Впереди виднелся кустарник, несколько одиноких ёлок, а правее разлилось огромное болото, за которым стеной стоял лес…

– В этом лесу ваш правый сосед, – сказал майор.

Мы спустились в овраг. Я спросил, сколько отсюда будет до переднего края.

– Тысяча двести метров, – сказал майор. Он остановился, вынул из планшета карту и показал мне: – Вот овраг, а вот ваш передний край. Ровно тысяча двести метров.

– Ростовцев, – сказал я миномётчику, – оставайтесь здесь.

Овраг скоро свернул в сторону, прямо к тем кустам с одинокими ёлками, и на полпути кончился широким лугом. Здесь, на самом конце оврага, был блиндаж, в котором жил резервный взвод автоматчиков. С правой стороны кустов, за болотом, на самом краю леса виднелись два немецких дзота. Вода сейчас подступала к самым амбразурам. В дзотах, казалось, никого не было. Слева, на гребне небольшого холма, торчали рогатки колючей проволоки.

– Здесь тебе тоже надо будет оставить резерв, – сказал Станкович.

Мы порешили на том, что поставим здесь взвод противотанковых пушек и два ручных пулемёта. Слева, по пашне и по лугу, можно было ожидать танков.

– Так что же, всех берёшь, капитан? – спросил майор.

– Всех, – сказал я.

– Ну, смотри. Давайте только рассредоточимся. – И, надвинув поплотнее фуражку, он побежал к кустам по лугу. И сейчас же просвистели несколько пуль. Майор, не обращая на них внимания, бежал по лугу, чуть пригнувшись и петляя.

– Пожалуй, не стоит всем, – задумчиво сказал Станкович, глядя вслед майору.

– Пожалуй, не стоит, – согласился я.

Мы оставили командиров взводов и побежали вслед за майором. Нас тоже обстреляли.

Майор сидел на краю оврага и, поджидая нас, счищал щепочкой грязь с сапог.

– Ну как? – спросил он.

– Хорошее местечко, – сказал я, тяжело дыша.

– Куда уж лучше! – согласился он.

К нам поспешно подбежал старший лейтенант, одёргивая на ходу довольно помятую и давно не стиранную гимнастёрку, и доложил, что у него всё благополучно. Лицо его было очень усталым, а глаза – красные не то от дыма, не то от бессонных ночей. Я с некоторым сожалением и с той брезгливостью, которая всегда присуща