Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

– Вот, – сказал ему майор, – сдавайте участок капитану.

– А я? – недоверчиво спросил тот.

– Пойдёте на отдых.

– Так давайте, – нетерпеливо и приветливо обратился ко мне старший лейтенант.

Он сразу помолодел и стал стройнее оттого, что пойдёт со своей ротой в тыл и будет там отдыхать, и уже теперь он стал с сожалением рассматривать меня и в то же время как бы говоря глазами: «Поглядим, как ты будешь выглядеть здесь через недельку».

Сдавать ему, собственно, было нечего. Овраг, начинавшийся от болота, расходился дальше двумя рукавами наподобие клешни рака. Между клешнями рос кустарник. В оврагах, ничего не видя дальше десяти – пятнадцати метров, сидели стрелки и автоматчики. Землянки были низкие, сырые, тесные и никаких окопов, дзотов, проволочных заграждений.

– А там что? – ткнул я пальцем в сторону кустов.

– Мины, – сказал старший лейтенант.

– Покажите схему минных полей.

– Да там такие мины, – смутился он. – Мы сами их ставили, без плана. Гранаты там подвязаны.

Облазив овраг, мы вернулись в блиндаж командира. Он был хотя и чище, и просторнее, чем другие, но такой же сырой и низкий.

– Ну? – спросил Станкович.

– Хуже не придумаешь, – сказал я.

– Ну что же, – как-то с сожалением посмотрев на меня, сказал он. – Принимай. В двадцать три ноль-ноль доложишь о смене. Бывай здоров! – И крепко пожал мне руку.

Подписав акт о приеме района обороны и взяв один экземпляр себе, я вышел из блиндажа и сел на склоне оврага. Настроение было подавленное, словно меня загнали в мышеловку и теперь осталось только захлопнуть её.

Хоть я уже был командиром роты, капитаном и меня считали офицером опытным, решительным, хорошо разбирающимся во всех делах (два года провоевал!), но в действительности всё было далеко не так. Жизнь я знал плохо, упрощённо и, когда случалось попадать в сложные переделки, терялся, нервничал, падал духом. Однако окружавшие меня люди не замечали во мне всего этого по одной простой причине: я был до чёртиков самолюбив, скрытен и не обращался к ним со своими сомнениями. А за то, что никому не приходило в голову приглядеться ко мне повнимательнее, я был чрезвычайно всем благодарен. Именно это отношение ко мне людей, их ни на чём не основанная вера в то, что я человек твёрдого нрава, спасало меня пусть не от всех, но от многих необдуманных поступков.

Обстоятельства, которые привели меня на войну двадцатитрёхлетним парнем, и самоё войну я рассматривал просто: победить должны мы. Ради этой победы я и пришёл на войну. И то, что я нахожусь на переднем крае и от меня, и от подчиненных мне людей в какой-то мере зависит исход войны, – всё это тоже в трудные минуты придавало мне силы и заставляло делать именно то, что нужно, и не делать того, что не нужно, нельзя делать, но что я мог бы сделать, не будь всех этих причин.

К людям у меня было столь же ясное отношение. Они делились в моём представлении на друзей и врагов, причём друзьями были все без исключения советские люди, хотя лично сам я мог относиться к ним разно, а врагами – все без исключения немцы и те, что заодно с ними воюют против нас. К ним у меня было непримиримое чувство – враги.

Меня не удивляло и не озадачивало, когда я узнавал, что среди людей, числящихся моими друзьями, оказывались негодяи, дезертиры, перебежчики, трусы, предатели. Я упрямо отказывался понимать, что такие люди могут быть среди нас, и относил всё это к случайным недоразумениям, ошибкам тех, кто представлял этих людей такими. И потому, что слухи о подобных происшествиях доходили до меня чрезвычайно редко, убеждение, что это всякий раз было только чьей-то ошибкой, а не преступлением, не покидало меня.

2

В сумерках, погромыхивая коробками с лентами, согнувшись под тяжёлыми станками пулемётов, гуськом пришёл первый взвод. Впереди шагал Макаров.

– Ну как, командир, – загудел он, увидев меня. – Дыра?

– Дыра, – сказал я.

– Не пропадём! – весело заверил он.

Подошёл Огнев и спросил с обычной своей улыбкой:

– Куда мне?

А сзади уже скатывались в овраг солдаты другого взвода.

В блиндаже лениво переругивались телефонисты, устанавливая коммутатор, и радист тихо твердил, притулившись в углу со своей рацией:

– Я «Орёл», я «Орёл», я «Орёл»… Как меня слышите? Как слышите?.. Перехожу на прием.

Наступала ночь. Трассирующие пули летели над нами слева направо, справа налево, прямо в лоб, а иногда прилетали даже откуда-то из наших тылов. Это, наверное, из третьей роты. Завтра надо будет договориться, чтобы поставили ограничители.

Пришёл Ростовцев и доложил, щёлкнув каблуками:

– Миномёты установлены. Половина взвода копает землянку, половина занята подноской мин. – Потом, помолчав, скручивая папироску, сказал: – Сейчас мимо артиллеристов шёл, укрытия копают для пушек. Веселков велел передать, что дивизионки… – Он огляделся и удивлённо произнес: – Вот чёрт, со всех сторон стреляют!.. Дивизионки установлены на опушке.

С одиннадцати часов ночи я вступил со своей ротой в полное и безраздельное владение «Матвеевским яйцом». Я вглядывался в схему линии переднего края, и тревожные мысли не покидали меня. «Только бы прошла она, эта первая ночь, – думал я. – Завтра же надо начинать что-то своё. Надо сделать всё, чтобы обеспечить здесь более или менее сносную жизнь. Знают ли фашисты, что у нас произошла смена? Только бы не лезли они ко мне этой ночью. Завтра нам будет легче. Мы оглядимся, пристреляемся, устроимся прочнее. Что там, за теми кустами?..»

Напротив меня сидел телефонист Шубный. На его большой голове висела ловко прилаженная на чёрной тесёмке телефонная трубка, и он беспрестанно разговаривал с дежурными взводов. Разговаривал с умыслом: чтобы они всегда были на проводе.

– «Волга», «Волга», я «Орёл». Ты что, заснул? Нет? А что? Дрова в печку подкладывал. Ты смотри не спи, а то дрова прогорят, зараз и попадёт от лейтенанта. Как у вас там, в порядке? Стреляет? Хорошо. Светит? Хорошо. Значит – в порядке. – И он переключался на другой взвод, перекинув толстыми ловкими пальцами рычажки коммутатора. – «Кама, «Кама», я «Орёл». Га! Це ж ты, Хоменко? Ты меня чуешь? Та це я. Шубный. Чуешь? О, добре. Ну, як там у вас? Сплять? Уси сплять? А, не, не уси. Хто спить, а хто на посту. Ну, як вин, стреляе? Ага, стреляе. Хаи ему… Слухай, Хоменко, чи не був ще у вас двенадцатый? Був и с тобой балакав? О! Про шо, про твою дивчину? Ни? А про шо? А-а, про то, як телехвон работае… И пиишов? До