Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская

И ночь, и любовь, и луна…

А офицер с инициативой кашлял и громко зевал.

– Они тебе заснуть не дают, несносные! Я сейчас закрою дверь, – говорила mamam, вставая, и, понижая голос до шепота, чтобы не разбудить уснувшую Ваву, она прибавила: – Представь, что я сегодня видела: они при мне поцеловались. Так, pour tout de bon[66]… Я выхожу на балкон юбку встряхнуть, а они как сидели, так и поцеловались… Шопенгауэр на столе, а они целуются. Какая гадость!

День шел за днем, не принося с собой больших перемен. Лечение Мимочки близилось к концу, и maman отмечала уже в своем календаре день переезда в Кисловодск.

Вава лечилась, гуляла, читала и беседовала и спорила до хрипоты со своими новыми друзьями о бессмертии души, о женском вопросе, о мыслях и взглядах Льва Толстого.

Мимочка беззаботно и весело флиртовала с Валерианом Николаевичем. Катя-горничная не менее весело флиртовала с Давыдом Георгиевичем, a maman играла в пикет с желчным сановником или сворачивала себе шею, следя за чужими романами. И Вава, и Мимочка поправлялись и хорошели с каждым днем, и maman, с радостью отмечая это, говорила своему партнеру:

– Вот ведь как у нас любят хвалить все иностранное и унижать свое родное. Чего-чего нам не говорили о Кавказе! А как мои здесь поправились! Если бы вы видели мою дочь весною… Это был призрак! Мы боялись чахотки. Вы знаете, наши воды выше заграничных.

Старичок-партнер даже не улыбался и, сдавая карты костлявыми пальцами, возражал maman. Он не брался судить о дамских болезнях, это было вне сферы его компетентности. Может быть, дамы здесь и поправляются, может быть… Но что касается нашего брата мужчины, то он смело может сказать, что здесь поправляются только здоровые. Поправляются здесь доктора; эти разбойники славно поправляют здесь свои обстоятельства… Олухи, которые не умеют отличить геморроя от катара кишечника (старичок переменил уже четырех докторов и признавался maman, что не переваривает и пятого). Они здесь волочатся, флиртуют, скачут верхом, как ошалелые, а больные терпят всякие невзгоды. И чего смотрит правительство? У комиссара под носом берут взятки. Грабеж, расхищение, беспорядок… Дайте срок!.. Если пятый доктор не уморит сановника, он еще напишет о них статью под заглавием: «Наши воды и наши врачи». И они себя узнают, они себя узнают… Дайте срок!..

Maman кротко и снисходительно улыбалась, разбирая свои карты. Стоило ли спорить с человеком, замученным собственным желудком и печенью! Где ему было переварить своего доктора, когда он не мог переварить и своего обеда!.. И с добрейшей улыбкой, голосом, который maman умела сделать мягче миндального масла, она говорила ему:

– А знаете, что я посоветовала бы вам попробовать. Простое, но испытанное средство. Зять мой много лет страдал упорнейшим катаром. И лечился, и ездил на воды. А знаете, что ему помогло? Я вас научу. Щепоточку, так чуть-чуть на кончике ножа… и т. д.

Был жаркий, жаркий день. Мимочка, выйдя из ванны, поднялась в гору и села на скамейку, на которой она обыкновенно отдыхала после ванны. Она была в легком батистовом платье и, несмотря на это, едва дышала. Жара неприятно действовала ей на нервы; к тому же и на душе у нее было неладно. Накануне они поссорились, и теперь ей было стыдно и досадно на себя. Он рассердился на нее вчера и сказал, что в Кисловодск не поедет, а поедет прямо из Железноводска в деревню к баронессе, которая его приглашала, рассердился он за то, что Мимочка не захотела вчера ехать с ним вдвоем верхом и сказала ему, что это «неловко»! О, какая она дура, какая дура! Теперь она рада была бы отдать полжизни, чтобы вернуть это слово. Как это было грубо и глупо! Она показала, что она боится. И чего ей бояться? Разве она не ездила вдвоем с Варяжским, разве она не ездила с офицером своей дивизии, разве баронесса не ездила вдвоем с ним, с Валерианом Николаевичем? И что ж? Шокировало это кого-нибудь? Нисколько. Неловко, неловко!.. О, какая она дура! И что он теперь о ней думает? Боже мой, что же ей теперь делать, как поправить это? Теперь они расстанутся холодно и враждебно, и если он о ней и вспомнит когда-нибудь, то только как о дуре и идиотке. Но нет, это невозможно, неужели они так и расстанутся?

Вот и он. Он подошел к ней с серьезным и торжественным выражением лица и холодно поклонился ей. Потом заговорил о погоде и, попросив позволения сесть с ней рядом, сел на противоположный конец скамейки. О, каким холодом веяло теперь от его элегантной фигуры! Вершина Эльбруса не могла быть холоднее. И от соседства этого Эльбруса у Мимочки холодели ручки и ножки, и ей хотелось плакать.

А солнце было жаркое, и воздух горячий и удушливый. Природа томилась зноем. Потрескавшаяся, сухая земля молила небо о дожде; пышно разросшиеся деревья стояли угрюмо и лениво; ни один листок не шевелился; по всей скале снизу доверху звонко свистали кузнечики.

Разговор не клеился. Мимочке было стыдно донельзя. Она чувствовала, что теперь она уронила свое генеральское достоинство, и мучилась, придумывая, что бы ей сказать.

Валериан Николаевич молча наслаждался ее волнением, ее смущением. Мимочка нравилась ему не только своей наружностью, но и своей молчаливостью и ненаходчивостью. Как она умела слушать! В глазах Валериана Николаевича это было драгоценное качество, потому что он любил говорить один. Как надоели ему эти болтливые женщины с претензиями на ум и остроумие, которые что-то читают, о чем-то болтают, перебивают, не дослушав, придираются к смыслу сказанного, запоминают слова… То ли дело Мимочка! В ней бездна женственности. В ней есть то, что поэт называет: das ewig Weibliche[67]… Она не умна, да; но в ней это так мило. И на что ей ум? Что прибавил бы он к этому чистому, ясному взгляду? У нее есть такт и грация. Хоть она и не умна, но она очень мило держит себя: ни лишней развязности, ни лишней застенчивости. Очень, очень она мила, и давно уже никто ему так не нравился. Развязку он предполагал в Кисловодске, а вчерашним вечером, по программе его, должна была последовать предварительная поездка en tête-à-tête