Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Бикен скоро успокоилась, взяла себя в руки. Токаш поймал себя на том, что он больше, чем следовало бы, смотрит на нее. И это заметили все, хотя говорили о дру­гом.

— Как хорошо, что ты пришла, золото мое! — ласко­во сказала девушке Акбалтыр.

Курышпай подхватил:

— Мамаша, снаружи мы видим только серьги, больше никакого золота нет! А что внутри, это ей только самой известно.

— Курыш-ага, не все то золото, что блестит. Говорят, золото у человека лежит в уголке сердца и увидеть его не так-то легко,— ответила Бикен.

Халима с Махмутом, видя, что Курышпай замешкал­ся с ответом, начали над ним подтрунивать:

— Ну, что теперь скажешь?

Курышпай уже открыл рот, но его одернула Ак­ балтыр:

— Против мудрого изречения может возражать толь­ко пустомеля.

Во время обеда Токаш молчал. Как только стали уби­рать посуду, он встал с места и ушел с Махмутом в дру­гую комнату. Они заговорили о положении в городе и ау­ле. Базары пустуют: ни хлеба, ни мяса в продаже нет. Крестьяне, очутившись в затруднительном положении, все попрятали. Старые деньги совершенно потеряли цену. Ходят слухи, что скоро выпустят новые.

Махмут, чтобы купить барана, ездил на Бурундай, в аул Джайнакова. В городе мясники продают мясо из-под полы и только своим знакомым, насмехаются над ними или напускают на себя важность, будто делают им боль­шое одолжение...

Токаш знает хорошо, что хозяйство аула Джайнакова на Бурундае полностью уцелело. Ибраим Джайнаков со­хранил все, вплоть до паршивого козленка. А что касает­ся казахских аулов Чемолганской, Каскеленской, Кастек

ской, Нарынколской и прочих волостей, то там положение очень тяжелое...

Беседу Токаша с Махмутом перебил Курышпай:

— Бикен хочет идти домой. Пойдешь проводить ее?

— А мать?

— Останется ночевать у нас. Не могла отказать Ха­лиме. Будь и ты вежлив. Все считают тебя вежливым джигитом Ну?

— Ладно! — ответил Токаш. Вежливость, обязывает проводить девушку. Он с семилетнего возраста воспиты­вался в «казахско-киргизском пансионе» при Верненской мужской гимназии. Юность Токаша прошла тоже в горо­де. Кроме того, он некоторое время жил в столице России. Токаш знает, что такое хорошее воспитание.

Если бы кто-нибудь другой, а не Курышпай сказал То- кашу «будь вежливым», он рассердился бы, а слово Ку рышпая без подковырки.

Наступил уже вечер. На улице темно. Луна еще не взошла. Токаш и Курышпай шли, взяв Бикен с обеих сто­рон под руки.

Бикен дорогой, не стесняясь Курышпая, посвятила Токаша в одну свою тайну.

Оказывается, в тот раз после ухода Токаша в их доме произошел крупный разговор и обмен мнениями о даль­нейшей судьбе Бикен. Габдулла Какенов негодовал: «Не будем говорить обо мне, но какая умная девушка мо­жет отдавать предпочтение Токашу перед Ибраимом?» Тут появился пьяный Салимгерей, он стал привязы­ваться к Какенову и затеял с ним драку. На другой день Карден и Закир, посоветовавшись, объявили Бикен свое окончательное решение: пусть она остановит выбор либо на Ибраиме, либо на Габдулле, а Токаша навсегда выбросит из головы. Бикен схитрила и сказала, что по­скольку ей все же предоставлен выбор — Ибраим или Габдулла,—она подумает, кто из них больше понравится, за того и выйдет. Теперь Ибраим и Габдулла так и вер­тятся возле нее. Закир, понятно, настаивает на Ибраиме, но отцу ее, кажется, по душе больше Габдулла. Отец рас­суждает так: «Я одну дочь свою отдал за Ибраима, он не смог уберечь ее. Пусть теперь пеняет на себя». Об этом Бикен рассказала ее старшая сестра — жена Закира...

Рассказывая, Бикен посматривала на Токаша: как он отнесется к этому? Токаш молчал.

Подошли к крыльцу большого, окрашенного в сине-го­лубой цвет дома Кардена. Бикен настаивала: если Токаш взялся провожать, пусть проводит до самых дверей ком­наты. Ключ от наружной двери у нее в кармане. Токаш ничего не смог возразить.

Курышпай остался на крыльце. Он тихо замурлы­кал песенку, потом смолк, посмотрел вокруг. Темень. Ти­шина...

Курышпай очнулся и не сразу сообразил, где находит­ ся. Оказывается, он спал, сидя на крыльце. И сколько спал — сказать невозможно.

Где Токаш? Может быть, прошел мимо, не заметив в темноте Курышпая? Или у Бикен? А если его схватили Закир и Ибраим?

Осторожно открыв дверь, Курышпай вошел в дом, сту­пая неслышно, как кошка. Комната Бикен — он помнил •—была справа. Вот — двустворчатая дверь, она закры­та неплотно, через щель свет узкой полоской косо падает на ковер. Курышпай, сделав глубокий вздох, приложился глазом к щели и заглянул в комнату. Он увидел сверкаю­щую никелем спинку кровати. Бикен сидела, опустив го­лые выше колен ноги. Токаш стоял перед кроватью на коленях, прижимая к губам руку девушки. По щекам Би­кен катились крупные слезы, они падали на шею скло­нившегося Токаша...

Пятясь, Курышпай вышел на крыльцо.

Глава 5

На следующий же день после известия о свержении царя Саха отправился в Коратюбе к отцу. Он был вне себя от радости и ехал в приподнятом настроении. Но отца там не застал. Оказывается, Жунус все же отпра­вился к Агзаму, имаму мечети Ходжи-Ахмед Яссави. Он уехал как только узнал о падении престола, и понял, что сыну и Токашу теперь не грозит опасность. Ближайшие соратники отговаривали Жунуса, ио он не послушал их.

Поведение Жунуса было непонятным, странным. Саха сначала возмутился. Потом глубоко задумался: что-то случилось с отцом. Зачем ему понадобился имам Агзам?

Саха решил дождаться отца.

В Коратюбе была пешера со множеством разветвле­ний. В пещере — полумрак; у входа стоят часовые.

В честь приезда Сахи джигиты-повстанцы сварили бесбармак. Всю ночь напролет шла оживленная беседа. Повстанцев интересовало многое.

— Царя нет, что же дальше, кто будет править наро­дом? — спрашивал джигит из аула Акши, Чемолганской волости.

— Не иначе, как атаман и Джайнаковы, — ответил недовольно другой джигит с большой родинкой на щеке.

— В таком случае, разве можем мы вернуться в свои аулы и жить спокойно?

— Все остается по-прежнему, так что ли?

— Выходит, народу еще долго терпеть кровопийц?

Не на все эти вопросы Саха мог дать вразумительные ответы, но кое-что знал твердо. Разве Джайнаков и ему подобные будут защищать и отстаивать интересы трудо­вого народа? Если бы во главе правительства стали пре­данные сыны народа, такие, как Токаш, то было бы дру­гое дело.

И все же повстанцам надо вернуться