Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

Я сказал, что у меня нет сумки, а только планшетка, в которую он не влезает. Карту я всегда ношу с собой.

– Какой участок занимает рота по фронту? – спросил генерал, очевидно, подумав, что я самый отпетый олух.

Я покраснел. Нашёл, честное слово, время экзаменовать меня. Разве сейчас до этого? Мне стало досадно, я сказал:

– Два километра.

– А в глубину?

– Три.

– Чего?

– Километра.

– Не знаешь ты, капитан, устава, не знаешь.

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Сколько, адъютант, по фронту рота занимает? Ну, живо!

– Семьсот метров.

– А в глубину?

– Тоже семьсот метров.

– Видал? – повернулся ко мне Кучерявенко.

– Видал, – сказал я. – Только это по уставу, теоретически. А на практике всё иначе. Вот у меня два километра по фронту, а в глубину три. Это как, по уставу?

Он с интересом, даже с некоторым удивлением рассматривал меня. И когда заговорил, то я понял, что мнение его обо мне теперь несколько изменилось.

– Орёл, орёл! – покачал он головой. – Да у тебя огня больше, чем в стрелковом батальоне. Ты огнём богат, как дьявол. Я поэтому и доверил тебе этот участок.

– Людей мало.

– У меня у самого их мало. Но овраги свои ты мне удержи во что бы то ни стало. Хоть кровь из носу. Головой ответишь. Понял?

– Понял.

Он поднялся, протянул мне руку.

– Ну прощай, задира. С генералом как, понимаешь, непочтительно разговариваешь! – Он засмеялся, тряхнул мою руку и, опять чуть лукаво и вопросительно поглядев на меня, словно опять спрашивая, понимаю я его или нет, продолжал: – А сержант-то, слыхал? Вперёд, говорит, надо. Дельные сержанты у тебя.

«Вперёд, – думал я, проводив генерала. – Как это не пришло мне самому в голову? Вперёд, на простор, ближе к немцам! Вот что мне надо было понять!»

5

В тот же день мы с лейтенантом Лемешко и сержантом Фесенко, закинув автоматы за спину, поползли вперёд. Вечерело. Было тихо, тепло, где-то далеко за лесом садилось солнце, и макушки самых высоких елей и сосен были позолочены и казались чудесно лёгкими, кружевными. У немцев играли на губной гармонике. Послышался стук автомобильного мотора и стих. Справа выстрелила пушка, и по лесу долго и гулко катился этот одинокий выстрел, словно лес, дремавший до этого и разбуженный, гневно, но сдержанно возмущался, рычал.

Нейтральная полоса, казавшаяся от нас, из оврага, удивительно ровной и гладкой, была в тех неприметных издалека морщинках и складочках, в которые так удобно и приятно бывает прятаться. Фесенко, чуть посапывая, упруго упираясь в землю ботинками, полз впереди, и я, занятый этим, не очень удобным, но привычным во время войны способом передвижения, даже не заметил, когда он исчез из глаз, скатился в неглубокий овражек, уходивший в сторону болота. Когда мы с Лемешко подобрались к сержанту, он зашептал:

– Я уже тут был. Здесь всё видно хорошо. А впереди окопчик. Оттуда ещё лучше видно. Даже слышно, как немцы разговаривают.

– Ну, давай туда, – сказал я. И Фесенко сейчас же двинулся дальше.

Окопчик, про который он говорил, вырытый наспех, очевидно, во время наступления и заброшенный за ненадобностью, уже осыпавшийся, мелкий, был на самом гребне высотки, не дававшей нам просматривать из оврага передний край немцев. А отсюда действительно было всё чудесно видно: весь фашистский передний край от самого леса до тех кустов, что между Огневым и Сомовым. Ёлки, оголенные нами, находились, оказывается, прямо перед немецкими окопами.

Было слышно, как метрах в ста от нас мирно и беспечно переговариваются немцы. Вот один из них вылез на бруствер и, постояв там, поглядев в нашу сторону, не спеша пошёл к дзоту. Потом подъехал на высоком гнедом коне офицер, спрыгнул на землю, отдал поводья подбежавшему солдату и, постукивая стеком по голенищу сапога, тоже пошёл к дзоту. Солдат неуклюже взобрался в седло и порысил в тыл. Пользуясь тем, что мы не можем их видеть, немцы вели здесь себя совершенно свободно.

– Сюда, – сказал я Лемешко. – Весь взвод выведешь сюда.

Я решил осуществить это немедленно, как только наступит ночь. Стоило ли сообщать о своем намерении штабу батальона? Пожалуй, не стоило. Могут взять под сомнение, потребуют всевозможные схемы и выкладки, а заниматься ими сейчас некогда. Вперёд, только вперёд! Этого требовали все обстоятельства. А там пусть в штабе решают, прав я был или неправ.

Вернувшись в блиндаж, я приказал вызвать к телефону всех командиров.

– Только проверь, чтобы нас батальон не подслушал, – сказал я Шубному. Тот засопел, защёлкал рычажками:

– «Кама», «Кама»… Давай хозяина…

Несколько минут спустя все уже были на проводе, и я, приложив трубку к уху, услышал молчаливое, настороженное дыхание сразу нескольких человек.

– Веселков и Ростовцев с наступлением сумерек оставляют на батарее по одному расчёту, остальных людей высылают с лопатами в распоряжение Лемешко.

– Что делать? – спросил Веселков.

– Лемешко знает. Ростовцеву немедленно послать к старшине связного, чтобы старшина, оставив двух часовых, со всеми ездовыми, поварами и писарями, захватив с собой лопаты, прибыл ко мне. Веселков, остаёшься на батарее, командиров взводов – к Лемешко.

– А мне как быть? – спросил Ростовцев.

– Ты тоже остаёшься. Если надо, будешь стрелять сам.

– Ясно, – сказал Ростовцев.

– Действуйте.

– Есть.

Из других взводов я забрал все имеющиеся у них лопаты, вооружил ими пэтээровцев и телефонистов и отправил к Лемешко. Кроме того, второй и четвёртый взводы должны были выделить по два расчёта ручных пулемётов для прикрытия работ, а пулемёты третьего взвода были поставлены на отсечный, фланкирующий огонь. Общее руководство всеми работами возлагалось на Макарова. За короткую весеннюю ночь надо было успеть прорыть от оврага шестидесятиметровый ход сообщения, пока хотя бы в полроста, углубить до полного профиля осыпавшийся, старенький окопчик, превратить его в самую настоящую траншею – с огневыми площадками, нишами, укрытиями и перекрытиями. Почва была лёгкая, песчаная, народу на работы собралось порядочно, я стянул туда чуть ли не всю роту, и Макаров к рассвету должен был всё закончить. Меня беспокоило другое: как бы не пронюхали об этом немцы. Они могли обстрелять работающих из орудий и миномётов, могли, пользуясь случаем, произвести разведку боем на других участках, где оставалось всего по три-четыре человека. Мне бы тогда не сдобровать. Я знал, чем всё это могло кончиться для меня. В лучшем случае – отстранением от должности. Могло быть и хуже.

6

В час ночи мне позвонил военный инженер Коровин, начальник штаба нашего батальона. Я ждал этого звонка и нарочно из-за