Романеска - Тонино Бенаквиста
Оставив мысли о единстве, Мятежница перестала переживать за каждого из повстанцев, решив, что пора позаботиться о собственной судьбе: в отличие от остальных, у нее было к чему стремиться, впереди ее ждала длинная дорога. В ней вдруг снова проснулась сборщица ягод, а само ее ремесло обрело вдруг истинный смысл: выбирать. Среди этого переполоха, среди этих растерянных, заблудших душ ей предстояло выбрать себе попутчиков.
В первую очередь она обратилась к Самозванцу, который предложил свернуть к конюшне, за солдатский корпус, где находился экипаж и четыре лошади, — будет на чем удрать в степи. Затем она привлекла Преследуемого, Переменчивого и Фантазерку, чьи причуды могли оказаться в пути поистине бесценными. Самозванец натянул поводья, стегнул лошадей и пустил их по булыжной дороге, ведущей к открытым наконец воротам, где не осталось и следа ни бунтовщиков, ни солдат.
Из этого Мятежница сделала оптимистический вывод: наверняка каждый из них поступил согласно своим убеждениям. Те, кому была необходима свобода, нашли ее. Те, кто хотел, чтобы их оставили в покое, вернулись на свои койки. Нерешительные же, ожидавшие чьего-то приказа, чтобы ему подчиниться, последовали велению единственного своего желания.
Только это воспоминание и сохранит она о своем батальоне сумасшедших революционеров.
Светало, когда экипаж свернул в открытую степь. Выглядывая в окошко и с удовольствием вдыхая прохладный воздух, Фантазерка ничего не смогла к этому прибавить, даже приврать. Преследуемый впервые за долгое время увидел среди своих неожиданных попутчиков только союзников. Переменчивый, казалось, оставил свою темную сторону в корпусе для умалишенных и теперь, по крайней мере в данный момент, обратился ко всем своей солнечной, светлой стороной. Перед ними открывалась свободная дорога. Не успев скрыться из виду, Свиленская лечебница была забыта.
*
Судя по аплодисментам, «Влюбленный бандит» обещал стать событием сезона. Что очень злило Чарльза Найта, возвращавшегося к себе в пансион. Признать талант собрата по перу, то есть конкурента, означало поставить под сомнение свой собственный. Теперь его, Чарльза Найта, очередь напомнить лондонской публике, что она — самая требовательная в мире. Его задача — сделать так, чтобы этот водевиль с его чопорными нравами, скучными стихами, предсказуемыми поворотами был забыт. Он должен представить зрителям собственные благородные сюжетные ходы и изящный слог. Ему предстоит раздвинуть рамки драматургии, описать неведомые доселе чувства, вызвать новые эмоции. Он будет вдохновляться этим миром, чтобы однажды одухотворить своим творчеством этот мир.
Увы, до этого было еще далеко. В этом году музы совершенно оставили его, переметнувшись к другим, а пламя, которым некогда горело его перо, совсем потухло. На смену овациям пришли насмешки исподтишка в театральных фойе: «Похоже, Найт совсем исписался?» В глазах директора театра «Перл» он читал притворную любезность: «Друг мой, я оставляю за вами место в сентябре, только уточните, какого года». Даже квартирная хозяйка, злюка и невежда, удивлялась, не находя его фамилии в «Дейли пост», и опасалась за поступление квартирной платы. «Кто сможет описать невыносимое одиночество драматурга, если не сам драматург?» — думал он, шагая через квартал Мэйфейр в час, когда пустеют таверны. Он и не подозревал, что муки творчества — ничто в сравнении с тем, что поджидало его в тени за углом.
Внезапно, с быстротой грабителя, перед ним возник какой-то человек и, ухватив его за лацканы, повалил на землю, приказав молчать, если ему дорога жизнь.
Когда-то этот самый человек был совершенно мирным существом, неспособным на насилие. Он даже предпочел звероловство собственно охоте, чтобы вопрос жизни и смерти добытых им животных оставался в ведении судьбы, а не зависел от его действий.
И тем не менее сейчас этот человек был готов проломить Чарльзу Найту голову, если тот будет упорствовать в своем нежелании открыть, откуда он взял сюжет для своей пьесы.
Напуганный этой грубой выходкой, гораздо более прозаичной, чем те, что по его воле выкидывали персонажи его пьес, он решил, что имеет дело с уличным воришкой, каких в Лондоне полным-полно. Но когда он узнал одержимого из театра «Перл», его испуг сменился ужасом: тут двумя шиллингами не отделаешься.
Он признался, что выдал «Супругов поневоле» за чистый вымысел — элегию на основе собственных размышлений о двух поломанных судьбах. На самом же деле он всего лишь перенес на сцену удивительную историю, которую рассказал ему по возвращении из плавания брат, Льюис Найт, служащий Британской Ост-Индской компании.
Будучи в Китае, в торговом представительстве компании в городе Гуанчжоу, где они должны были загрузить судно чаем, его брат побывал в гостях у плантатора, чьи земли, площадью равные Англии, сплошь были отведены под выращивание «зеленого золота». На манер Цицерона с другого края земли этот торговец приглашал клиентов посетить его владения, чтобы слава о нем достигла других континентов. Льюис Найт принял его приглашение из сугубо личных соображений: правление компании поручило ему собрать как можно больше информации по культуре чая, с тем чтобы в дальнейшем его можно было выращивать на английской почве, ибо все предпринятые за последние двадцать лет попытки добиться этого оканчивались неудачей. Он задал принимавшему его хозяину тысячу вопросов, чтобы тот поделился своими секретами, справлялся о сортах чая, которые смогли бы прижиться в Европе, присутствовал при сборе чайного листа, даже сам участвовал в работах, к большому удивлению крестьян, которым польстило, что кто-то так ценит их мастерство. Он делил с батраками их трапезу, ел вместе с ними рис, слушая истории, которыми те делились вечерами после трудового дня. Был среди них и рассказ одной женщины, француженки, неизвестно как попавшей в те края, обладавшей удивительной силой убеждения. Она поведала о некоторых, очень личных эпизодах своей жизни, о своей встрече с мужчиной, самым любезным, самым обходительным на свете, о том, сколько счастья пережили они вместе и сколько выпало на их долю напастей.
Но когда она заговорила о небесных видениях и о своем воскресении, начался совсем другой рассказ. Это была чистая фантасмагория, одна из тех аллегорий, что зажигают в сердцах людей жажду возвышенного. Своими словами она побуждала простых смертных жить настоящим, не ждать будущего, как бы ни было тяжело их бремя.
В этом, по мнению драматурга, заключалась самая назидательная часть истории, как будто эта женщина познала божественное еще при жизни, рядом с любимым мужчиной, не имея ничего, кроме
