Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская
«Сделай, чтоб он меня полюбил!» – мечтала девушка, положившая на могилу венок.
– Господи помилуй! – вздыхала maman, с грустью вспоминая о дочери и о ее попытке самоубийства…
А за дверью звонко и радостно чирикали воробьи, перепархивая веселой стаей с места на место. Где-то близко стучал заступом могильщик, приготовляющий свежую могилу, пролетая над которой резко и протяжно каркала ворона.
Собравшиеся в часовенке усердно молились. Батюшка, помахивая кадильницей, подтягивал дрожащим тенорком рыжему псаломщику, который, скрестив на груди руки и зажмуривая глаза от ярких косых лучей солнца, пробивающихся в оконце, пел громкой и гнусливой скороговоркой: «Бога человеку невозможно видети…»
Волны ладана вились над кадильницей, разливаясь по уютной горенке. И, казалось, среди них вставал бледный дух усопшей, спеша на помощь призывающим ее.
«Отчего мы плачем? Отчего нам так больно? – говорили ей их слезы. – Жизнь ли полна зол и горя, или мы только не умеем избежать страданий, оградить себя от боли?»
«Тяжело нам, тяжело!» – говорили ей их вздохи.
«Помоги же нам, ты, презревшая земное и спасенная страданием! – говорили ей их преклоненные колени. – Помоги, научи нас, поддержи!..»
«Плачьте, плачьте!» – отвечали волны ладана, поднимаясь над могильной плитой.
«Плачьте горячее и искреннее, от полноты сокрушенного сердца! Плач ваш приведет вас к Богу и обратится в радость. В любви к Богу, как капля в необъятном океане, исчезает и теряется всякое страдание…
Плачьте, плачьте!.. Вас гнетут оковы лжи, себялюбия, вражды и насилия… Сбросьте их! Порвите тягостные, унижающие вас цепи!.. И свободный и чистый, как волна фимиама, дух ваш будет возноситься к Богу.
В сердце каждого из вас тлеет благовонный уголек, таится искра Божия. Берегите ее, не дайте ей угаснуть; она – ваше драгоценнейшее достояние. Дайте же ей разгореться ярким чистым пламенем, которое согреет и ваше сердце, и сердца других людей!
Плачьте, плачьте, бедные слепорожденные, расслабленные, изуродованные грехом и ложью, как проказою!
Плачьте и идите к Нему за исцелением. Он хочет, чтобы вы очистились! Больно вам. Не бойтесь! Это рука Божия коснулась вас!.. Радуйтесь же, плачущие; вы утешитесь! Рука Божия коснулась вас. Не противьтесь ей, благословите ее, предайтесь ей кротко и послушно, и она приведет вас исцеленными, живыми и свободными к радостному пристанищу, к вечному блаженству у источника света и истины… Он есть путь и истина и жизнь!.. Придите же к Нему, вы, труждающиеся и обремененные, и Он успокоит вас!..»
Когда волны ладана рассеялись и псаломщик и батюшка нестройными дребезжащими голосами пропели «вечную память», maman поднялась с колен, с уверенностью в том, что теперь все кончится хорошо, и, вынув из перчатки сложенную бумажку, она с благодарностью вручила ее батюшке за требу.
С кладбища maman приказала своему извозчику везти себя на угол Гороховой и Морской, где в скромных меблированных комнатах помещался Жюль. Хорошие мысли всегда приходят на молитве, и maman решила непременно этим постом говеть и убедить говеть и Мимочку, которая уже несколько лет не исполняла этой христианской обязанности. Выезды в церковь, необходимость одеваться, двигаться понемногу вызовут Мимочку из ее апатии; а там, Бог даст, причастившись, она и вернется к жизни и к прежнему довольству жизнью.
Наверху крутой и темной лестницы, по которой maman взбиралась с ужасом, заткнув нос надушенным платком, она столкнулась с коридорной девчонкой Аришкой, спускавшейся с судками в кухмистерскую.
– Здесь, здесь, пожалуйте! – залепетала лохматая Аришка на расспросы о французе. – Да что это вы, барыня, по черной лестнице идете? У нас паратная… Прямо с улицы, паратная с швейцаром. Вон вы как устали… А у нас паратная…
Аришка, гремя судками, бросилась наверх доложить Жюлю о гостье, a maman, не в силах двигаться дальше, присела на подоконник, чтоб отдышаться и отдохнуть от восхождения на высокую лестницу.
Жюль был дома, и у него была его невеста, когда Аришка влетела к нему с докладом о гостье.
Ольга сидела на диване с новой книжкой французского журнала, которую она разрезала черепаховой стрелой, вынутой ею из собственной косы.
Пока maman, пыхтя и отдуваясь, сидит на подоконнике, читая про себя Богородицу и проклиная француза, я успею сказать несколько слов о невесте Жюля.
Ольга – петербургская девушка. И наружность, и склад ума, и вкус у нее – петербургские. Когда холодным сереньким днем она идет по Английской набережной и фигура ее отчетливо рисуется на фоне серого камня и серого неба, она составляет неотъемлемую принадлежность этого холодного серого пейзажа.
Среднего роста, пропорционально сложенная, одетая в простое суконное платье, под которым шуршит шелковая юбка, она идет самоуверенной, твердой походкой, глядя прямо перед собой, а взгляд ее серых глаз холоден, как невская волна, и тверд, как гранит ее набережной.
Как и Мимочка, Ольга принадлежала к среднему кругу петербургского общества, к людям с большими деньгами и немалыми претензиями, к людям, входящим в соприкосновение и со «сливками», и с мелкой сошкой, охотно льнущим к первым и пренебрегающим вторыми. Но Ольга нимало не похожа на Мимочку. Та пассивна, безлична, беспомощна, Ольга смела и самонадеянна.
Мимочка не может жить без шелковых чулок, кружевных юбок, атласных корсетов и пр.; но что такое деньги, она знает не больше, чем пушкинская Русалочка; охотно отдает бедным свои старые вещи и готова подписать какую угодно деловую бумагу, только бы ее не заставляли читать или слушать того, что в ней написано.
Ольга скупа и расчетлива; она одевается по моде, но торгуется с портнихой из-за копейки, не подает нищим, чтоб не поощрять тунеядства, и не помогает бедным, так как, по ее мнению, эта обязанность лежит не на частных лицах, а на обществе и государстве. Ольга верит в то, что изменение внешних условий жизни даст благо человечеству, и мечтает о переустройстве общества.
Мимочке, для того, чтоб быть в духе, достаточно быть хорошо и к лицу одетой; для того, чтоб быть веселой, достаточно выслушать несколько пошлых комплиментов; для того, чтоб быть счастливой, достаточно ласки, взгляда, улыбки ее фаворита…
Ольга всегда невесела, недовольна и несчастлива. Отец Ольги – богатый петербургский делец. Мать ее, забитая болезненная женщина, умерла в чахотке, когда Ольге было еще пятнадцать лет и ей оставалось два года до окончания курса в гимназии. И при жизни матери, и после ее смерти отец давал балы, делал обеды, на которых собиралось смешанное, мало знакомое между собой общество, значительную часть которого составляли евреи, армяне, греки и другие иностранцы, временно проживающие в Петербурге. Мать Ольги тяготилась этими приемами, и сама никуда не выезжала, сказываясь больною. Она гораздо охотнее сидела дома
