Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

жив ладони под голову. Обхваченная рукой винтовка прижата к боку. Ничего себе порядок! Фальковский поморщился, быстрыми шагами прошел мимо. В кабине­те комиссара тюрьмы никого не было. Что за беспечность! Как еще не сбежали офицеры? Он вышел во двор тюрь­мы и здесь увидел пучеглазого с огненно-рыжими воло­ сами человека.

— Вам кого нужно? — спросил он.

— Комиссара! — сказал грозно Фальковский.

— Я! — ответил тот растерянно.

— Если ты, значит плохой ты комиссар. Нет ника­кого порядка. Охранник спит, двери раскрыты. Что это такое? Ты давно здесь работаешь?

— Раньше был тюремным надзирателем.

Они вошли в кабинет. Фальковский сел за стол ко­миссара, неторопливо закурил.

— Ты знаешь, кто я такой? Нет? Тогда знай, что я— председатель следственной комиссии по борьбе с вра­гами Советской власти. Понятно? Без моего разрешения никого не выпускать и никого не впускать. Понятно?

Комиссар стоял перед ним, кивал головой.

— Сколько офицеров в тюрьме?

— Двадцать пять.

— Есть среди них упрямцы?

— Есть один. Он киргиз. Проклятый, знает все за­коны.

— Приведи его!

— Есть! — комиссар повернулся на каблуках.

Говорят, один в поле не воин. Фальковскому нужны единомышленники. Недовольных советской властью те­ перь легче всего найти здесь, в тюрьме...

Вскоре комиссар ввел высокого, немного сутоловато- го казаха в сильно помятых и запыленных брюках га­лифе, туго стянутых широким ремнем. Он встал боком, кося глазами, посмотрел на Фальковского и что-то про­бормотал. Фальковский дал понять комиссару, что до­прашивать будет один. Он узнал заключенного — это был Какенов — и предложил ему:

— Садитесь!

Какенов молча опустился на табуретку и опять ис­коса, настороженно посмотрел на Фальковского.

— Не узнаете меня? — спросил Фальковский мягким голосом.

Какенов поднял голову и пригляделся внимательнее.

— Лицо знакомое. Кажется, где-то встречал...

— Да, видели, безусловно. Только когда видели, вот вопрос? Вы сюда как попали?

— Мой личный враг постарался...

— А кто он?

— И не спрашивайте, это такой пес, которого давно бы надо расстрелять: Габдулла пока не. решался назвать имени.

— Вы можете говорить мне все.

— Он тоже комиссар, как и вы. Вы его знаете.

— Если комиссар — конечно, знаю.

— Вы знали его и тогда, когда он еще не был комис­саром.

Фальковский улыбнулся: "Да, он знает меня дав­но", — и предложил закурить.

— Какенов, вы образованный человек, были адвока­том. Мы с вами встречались на одном поприще... Да­вайте бросим играть в прятки и прямо приступим к де­лу. Сдавайтесь нам и слушайтесь нас.

— Разве я не сдался? Хотя преступления и не со­ вершал...

— Не напрасно же вас арестовали?

— Я же говорю вам, что личный враг постарался. Имя его известно—Бокин. Он и вам не будет хорошим другом.

— Бокин? Тот самый...

— Тот, который в шестнадцатом году выступил про­тив русских.

— Тогда было другое время, дружище. Сейчас жизнь иная — она мчит нас, как неприрученный конь. Если смо­жешь, старайся ухватиться за гриву, а не за хвост. Вы, кажется, потеряли чувство времени.

— Я не совсем вас понимаю.

— Сейчас объясню. — Фальковский поднялся с мес­та, закрыл плотнее дверь и подсел к Какенову.

Через час Какенов был выпущен из тюрьмы. А вече­ром Фальковский пошел в Никольскую церковь. Для этого он переоделся в штатское. Никому нет дела, зачем Фальковскому понадобилось идти в церковь. Для борь­бы с врагами Советской власти он должен бывать всю­ду, даже в церкви, тем более, что в Ревкоме известно о неблаговидной деятельности епископа Пимена.

Было воскресенье. Весь день шел дождь со снегом. К вечеру небо начало проясняться. На горизонте засия­ ло солнце, брызгая яркими лучами.

Народ из церкви уже разошелся, Фальковскому это как раз и нужно.

Лучи заходящего солнца, попадая в окна, сверкали на позолоченных колоннах, вся церковь залита золотис­тым светом. Душу Фальковского сразу же охватила на­божность, рука невольно поднялась, чтобы перекрестить лоб. В детстве он часто ходил в церковь, пел в хоре...

Справа, возле клироса, Фальковский увидел еписко­па. Пимен разговаривал с рыжеусым казаком. Подойдя ближе, Фальковский узнал Сотникова.

Пимен протянул руку, Фальковский поцеловал, вдох­ нув запах ладана. Хорунжему кивнул головой. Сотни­ ков смотрел на Пимена, ожидая чего-то. Епископ сказал:

— Продолжай.

Хорунжий передал содержание письма, полученного от атамана Анненкова. Анненков из Семипалатинска на­правился в сторону Капальска, казачество Талгара, Кас- келена и Кастека готово выйти навстречу ему с хлебом- солью.

Сколько ни старался епископ понизить голос, его раскатистый бас гудел в просторной церкви так, что Фальковский и Сотников боязливо оглядывались на дверь.

— Святой Павел говорил: змея не опасна лишь в том случае, если не дать ей поднять головы. Надо прижать ее ногой и вырвать жало. Вы пойдете встречать атамана хлебом-солью, а вас ужалят отсюда. Я говорю: нужно лишить змею жала...

Отворилась дверь, все трое вздрогнули, но тут же успокоились, — вошел сторож. Хорунжий начал молить­ ся. Фальковский склонил голову перед епископом, пря­ча лицо. Когда сторож вышел, епископ продолжил раз­ говор.

Глава 6

Руководитель комитета алаш в Семиречье Ибраим Джайнаков исчез и замел свои следы. Его первый за­меститель Сугурбай нашел приют в доме бая Кардена. Он не показывался на улице и имел смутное представ­ление о положении в городе. Смертельно напуганный Курышпаем, потерявший голову Карден говорил, впере­межку с руганью, что-то невразумительное. Одно ясно

Сугурбаю: ничего хорошего ждать не приходится. Закир расстрелян, Джайнаков где-то скитается, спасая свою шкуру, дом его остался без хозяина.

Дни Сугурбай проводит в комнате Бикен: тут без­опаснее. Подруги теперь не приходят к Бикен, а из муж­чин никто не решится заглянуть.

Мучительны мысли Сугурбая. Что теперь делать? В ауле нельзя показываться — там схватят и разорвут на части. Единственный выход — бежать в другой город — с глаз долой. Карден отговаривает: «Подожди, может быть, все успокоится...». Нет, лучше умереть с оружием в руках, чем ждать, когда придут и, как Закира...

Оказывается, глаза привыкают к мраку. В наглухо затемненной комнате Бикен Сугурбаю хорошо видны — у большого окна рояль, в левом углу — трюмо, справа за белой шелковой занавесью — никелированная кро­вать. От двери до дальней стены разостлан хоросанский ковер.

Сугурбай лежит на тахте. Появилась игривая мысль: «Я похож на юношу, приехавшего посмотреть свою не­весту». О чем не передумает здоровый человек, будучи наедине с собой долгое время, если к тому же он вы­спался, а делать нечего?..

Со стуком открылась наружная дверь. Вздрогнув,