Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Кровь хлынула Токашу в голову, в глазах потемнело и все пошло кругом. Он заревел, как смертельно ранен­ный, и повалился на холодный труп...

С вершин Ала-Тау сползла густая черная туча и лавиной быстро понеслась над степью, будто подгоняе­мая неведомой силой. Но дождя не было — упали, по­добно слезинкам, только редкие капельки. Гудел ветер, поднимая пыль, она затмила все — и землю, и юрты. Буря срывала шапки и тюбетейки и уносила в бурля­щий поток реки. В загонах бесновались кони, обреченно мычали коровы, дрожаще блеяли овцы. Люди попрята­лись.

В просторной восьмирешетчатой юрте Кардена обра­зовав полукруг, сидят аксакалы. Все слушают и смотрят на Жунуса. Слова его беспощадны и метки, как стре­лы, выпущенные с близкого расстояния.

— Что творится на белом свете?! Враги совершают одно злодеяние за другим — чуть не убили Токаша, за­душили его жену. А вы — живете с ним рядом и вместо того, чтобы удержать и отвести злодейскую руку, молча киваете головами, будто одобряете эти злодеяния. Когда об этом заходит речь, вы делаете невинный вид, отмахи­ваетесь руками и ногами. Так поступают виновные, ко­торые хотят выйти сухими из воды. Но вот сегодня при­шлось вам туго — и слышен разговор о родственных чувствах, вы дрожите, не зная куда спрятать свои души...

Жунус сидел, подогнув под себя ноги, на коленях лежала толстая нагайка. Его голубые глаза злобно бле­стели. Жунус повернулся к Кардену:

— Что я вам говорил тогда в городе? Я предупреж­дал вас...

Ответил не Карден, а его брат Адил:

— У нас нет вины, мы чисты, как молоко,— этому свидетель сам аллах!

— Где Сят? Что он скажет?—Жунус обвел всех взглядом, отыскивая Сята.

— Он не пришел, — ответил кто-то тихо.

— Я посылал человека, я приглашал...— Карден был бледен, виновато посматривал по сторонам.

— Если Сят не прибыл, значит, ждать добра нече­го,— сказал Жунус с сожалением.

Баи и аксакалы боялись вступать в разговор. Они потели, иногда кто-нибудь проводил рукой по мокрому лбу и тут же наклонялся к чашке с кумысом. Пришлось нарушить молчание баю Исе, который считал себя ум­ным человеком, умеющим сказать последнее слово.

— Жуке, мы не желаем беспорядков в народе. Мы послали вам сообщение и пригласили сюда. В это про­клятое время мы надеемся на вашу помощь.

Жунус не ответил; взял свою толстую нагайку н вышел из юрты. Ему надо было встретиться с Токашем. Ветер немного стих, можно садиться на коня. Зоркие глаза Жунуса разглядели Курышпая, который не спеша ехал по аулу.

— Эй, Курышпай!

Узнав Жунуса, Курышпай остановился, спрыгнул с коня.

— Эге-ге! Сколько лет, сколько зим не виделись. Жуке?!

— Почему же не заглядываешь в наши края? — спросил Жунус.

— Ой, Жуке, что мне делать на небесах, если на земле нахожу все, что ищу! — рассмеялся Курышпай.— А вы как оказались здесь? Не уменьшилось ли у вас скота?

— Брось свои глупости и найди мне Токаша.

— Он только что зашел вон в ту черненькую юрту,— показал камчой Курышпай,— До свидания, Жуке,— у меня дело... .

Когда Жунус вошел в бедную черненькую юрту, То- каш сидел там, склонившись над больным джигитом. Жунус не узнал больного: он был страшно худ, оброс бородой и походил на старика. На миг всплыл в памя­ти далекий образ и сразу же исчез, вспугнутый видом этого несчастного человека.

— Кто это?

— У вас, Жуке, глаза жиром заплыли. Смотрите лучше. Помните того стрелка, который ранил коня Гей- цига?

— О родной мой Даулбек! — Жунус опустился на колени и поцеловал больного в лоб.

Сухие серые губы несчастного шевельнулись, напря­гая силы, он произнес:

— Лежу, жду смерти...

Токаш не разрешил ему больше говорить — очень уж слаб, — сказал Жунусу:

— Вот — был герой, а теперь болен, голоден... Нет ничего, кроме чашки кумыса из общего котла. Ваш род­ственник Карден имеет тысячи голов скота, но не даст и одной этому вчерашнему герою. А вы, Жуке, печетесь о нем, приехали сюда, взмылив коня своего. Я знаю, зачем вы приехали...

Токаш с самого начала этой встречи разговаривал с Жунусом явно непочтительно. Жунус пока терпел: нель­зя спорить при больном. А Токаша лихорадило, он силь­ но изменился, похудел, глаза ввалились — тяжело пере­живал он смерть своей жены.

Но как только вышли из юрты — сразу же схвати­лись. Жунус не привык никому уступать, а Токаш не мог сейчас считаться ни с кем, не мог удержать себя. Но начал Жунус:

— Гнев, известно, предшествует разуму. Не ты один заботишься о судьбе нашего народа.— Он смотрел на Токаша в упор.

— А ты заботишься? Вот — твой старый соратник, он умирает от голода, а что ты сделал для него?— Токаш злобно взглянул на Жунуса.

— Не злись, Токаш!

— Не нужны мне твои советы.

— Кто ты такой, что не нужны?..

— А ты сам кто такой? Я болею душой за бедных джигитов, которые недавно шли за тобой и подставляли свои головы пол пули, защищая свой народ. Ты бросил их, а я — с ними. Теперь их власть!

— Мет, не их.

— Чья же тогда?— наступал Токаш, они сошлись вплотную, грудь к груди. .

— Не их,— стоял на своем Жунус.— Не видал я такой власти...

— Если не видел, так сегодня увидишь.

— Нет, уж лучше умру, чем видеть такую власть, которая позволяет шакалам терзать казахский народ!— Жунус резко отвернулся.

— Не теряй сам в гневе разума, умей распознавать, где друг, а где враг. Тот, кто хватается за борта двух лодок, тонет первым:

Жунус, сделав два шага, остановился:

— Это твое последнее слово?

— Да!

— В таком случае, если я буду тонуть, можешь не подавать руки. Будешь тонуть ты — не надейся на меня. Было время, когда мы шли вместе; теперь наши дороги разошлись. До свидания! Кто выйдет на одну и ту же дорогу первым, пусть тот и получает приветствия.

Жунус отвязал своего коня, стоявшего возле юрты Кардена, взобрался в седло и поехал. Токаш долго смо­трел ему вслед.

ходит Токаш Он без фуражки, короткие черные волосы торчат ежиком. Энергично взмахивая здоровой рукой, он отдает распоряжения красноармейцам, охраняющим скот: без приказа никого не подпускать, следить за по­рядком...

Все готово. Аянбек достает список. Бедняки поверну­лись к нему, напряженно ждут.

— Рысбеков Байсерке!

Хромой старик