Человек, который любил детей - Кристина Стед

Кристина Стед

Человек, который любил детей

Copyright Christina Stead 1940 This edition is published by arrangement with Peters, Fraser and Dunlop Ltd. in association with Pollinger Limited and The Van Lear Agency LLC

Новоселецкая И., перевод на русский язык, 2026

. ООО «Издательство „Эксмо“», 2026

Глава 1

1. Хенни приходит домой

В тот июньский субботний день дети Сэма Поллита с обеда до самого вечера гоняли на роликах по грязным тротуарам и старому залатанному асфальту на улицах Р-стрит и Резервуар-роуд, пролегавших вдоль их семейных владений – большого участка земли с высокой травой, где стоял Тохога-Хаус – их дом, а сами все время высматривали отца. Обычно им не дозволялось беспечно носиться по улицам, но Сэм с группой натуралистов на Потомакских скалах искал ящериц и саламандр, и дома его ждали поздно; их мать, Генриетта, была в городе; Бонни, их молодая тетя и служанка в одном лице, на полдня взяла выходной. Они были оставлены на попечение Луизы, их единокровной сестры одиннадцати с половиной лет, самой старшей из детей в семье. Строгая и заботливая с братьями и сестрой при родителях, Луиза, когда оставалась за старшую, не слишком донимала младших своим вниманием, предпочитая слушать их крики издалека, – читала книжку, лежа на животе в саду, или слонялась по дому, предаваясь мечтам.

Солнце, видневшееся в просвете между облаками, нырнуло в виргинский лес; затарахтел узкорот[1]; воздух напитался влагой. С трамвайной остановки, нагруженная пакетами, шла мама. Потные, раскрасневшиеся дети, углядев мать с разных углов, тотчас же кинулись к ней, обступили со всех сторон, сопровождая домой. Весело щебеча, они на роликах выписывали вокруг нее разные фигуры, хватались за ее юбку, на что она реагировала с чинным раздражением:

– Приехала домой и что я вижу?! Мои дети носятся по улицам сломя голову, как бесенята!

Вслед за матерью они влетели в дом, натащили грязи, гомоня на все лады – строили догадки, задавали вопросы, пересказывали истории, услышанные от других детей, делились своими планами на следующий день. Луи, внезапно вспомнив про картошку с фасолью, прокралась в дом через «черный ход». На тумбочке в прихожей лежало письмо, адресованное Генриетте – «Миссис Сэмюэль Клеменс Поллит». Хенни взяла его, вскрыла и пошла читать в вытянутое помещение столовой, пробормотав с улыбкой:

– Придурок!

– Мама, от кого это? От кого? – спросил Сол, старший из семилетних двойняшек, свесившись со спинки стула. Его брат-близнец Сэмюэль, с соломенными волосами, стал выдергивать сумочку из руки матери, приговаривая:

– Дай сумку посмотреть, дай сумку посмотреть!

Хенни наконец услышала его, выпустила из руки старую потертую сумочку из воловьей кожи и углубилась в чтение письма, не обращая на сыновей ни малейшего внимания. Те издавали возбужденные возгласы, рассматривая ее ключи и косметику, а десятилетний Эрнест, ее первенец, пересчитав и разложив по маленьким кучкам деньги матери, проницательно заявил:

– У мамы два доллара восемьдесят два цента. Мама, когда ты уходила, у тебя было пять долларов шестнадцать центов и марка. Что ты купила?

– Горячий чай, горячий чай! Посторонись! – услышали они напевный голос Луизы и чуть сдвинулись за столом. Луи осторожно обошла братьев и поставила перед мачехой большую чашку чая.

– Никто не приходил, не звонил?

– Краску принесли, мама. – Луиза остановилась в дверях. – В прачечной стоит.

– Он что, красить завтра собирается, бардак хочет устроить? – возмутилась Генриетта.

Не ответив, Луи медленно пошла из комнаты.

– Мама, ты потратила два доллара тридцать четыре цента. Что ты купила?

– Ма, а что в этом пакете? – полюбопытствовала Эви.

– Ой, отстаньте. Вы еще хуже, чем ваш отец.

Генриетта сняла перчатки и принялась маленькими глоточками пить чай. Стул, на котором она сидела, был ее стулом, и гости тоже всегда старались его занять. Стул этот имел прямую спинку, но был удобным, не очень низким и стоял между угловым окном и скамейкой с мягким сиденьем вдоль западной стены. Дети усаживались в ряд на этой скамейке и словно завороженные внимали гостю или гостье, которые рассказывали что-нибудь о своей жизни. Любой из гостей, сидя на этом стуле, неизменно тушевался, когда делился своими невзгодами и тревогами. Бывало, глупо пошутив, неожиданно разражался грубоватым смехом, сыпал пошлыми банальностями. Однако при этом их гости, все как один, мнили себя важными особами, жили, как они считали, в самой гуще событий – с кем-то ссорились, бранились, с любимыми ворковали, вставляли зубы, носили очки, делали операции… Дети сидели на скамье и слушали гостей, раскрыв рты, пока Хенни их не одергивала:

– Мух, что ли, ловите?

А вот когда там сидела Хенни, все было чин чином, и создавалось впечатление, как будто в доме никого нет, как будто это – потемневшая от времени старая добрая картина, которая висела на стене на протяжении многих поколений. Если Сэма не было дома, особенно в послеполуденные часы, Хенни усаживалась на стул, возле кухни, где у нее всегда под рукой был горячий чай, и следила за плитой, на которой готовилась пища. Дети, примчавшись из школы или сада, заставали ее на этом стуле. Худенькая, усталая, она тихо сидела, обхватив руками горячую чашку; пальцы у нее были длинные, а на тыльной стороне ладоней из-под оливковой кожи проступали вздувшиеся вены. Или, ловко орудуя спицами, вывязывала шерстью свои узоры на чепчиках и башмачках для младенцев, которые постоянно появлялись на свет в этом отдаленном мире. При виде детей она веселела и выпаливала скороговоркой с присущей ей девчачьей манерностью: «Дураку – удача, бедняку – дети, Восточному побережью – крабы, неграм – собаки». И добавляла: «Удивляется мышонок, глазки лапой трет спросонок. Вкус хорош, но столько дыр! Очень странный этот… что?» Задавая им загадку, она озорно улыбалась, хотя любой из них ответ мог дать с ходу, не раздумывая, ибо арсенал головоломок у Хенни был невелик. Однако такую милую болтовню они слышали от матери лишь тогда, когда папы не было дома.

Но бывало, они заставали маму некрасивой – с собранными на затылке волосами, в очках. Склонившись над белой льняной скатертью (другие Хенни не признавала, считая, что цветное столовое белье – это пошлость) с пятнами от кофе, она штопала дырки на одежде или чинила кружевные накидки, которые привезла из Монокаси – из дома в Балтиморе, где жила раньше. И она, подняв голову