Человек, который любил детей - Кристина Стед

вернулась, она ощущала слабый солоноватый запах Чесапикского залива, вспоминая, как скользила по его водам на двенадцатифутовом шверботе своего кузена или на папиной моторной лодке; улавливала звуки и ароматы субботних дней, давно унесенных на волнах времени в далекое прошлое, когда у нее, хрупкой кокетки, от волнения носом шла кровь, когда она закатывала истерики, катаясь по газону Монокаси, изрыгала свою ярость на слуг, улещивала отца, чтобы тот купил ей какие-нибудь дурацкие игрушки; ждала, что ей внезапно повезет и в нее влюбится аристократ, что она будет помолвлена с богачом, выйдет замуж за знаменитость, родит мальчика и девочку, которых будет модно одевать в голубое и розовое и отдавать заботам нянек, а сама будет вести светскую жизнь. Все это всплывало из глубин памяти, пока она сидела на том стуле, раскладывала пасьянс и пила чай, но сами картины были столь же смутные, едва различимые, как колыхание воздуха, взбаламученного случайным порывом ветра, который дул где-то в десяти милях от нее. И если вдруг эти воспоминания обретали четкость на радужной бахроме ее сознания, она кусала губу, краснела, возможно, злясь на своего снисходительного отца за то, что он отдал ее в жены тому, кому отдал, злясь на себя за собственную слабость.

«Сейди была леди, – внезапно произносила Хенни, нарушая тишину безмолвия, и добавляла: – Хм-м!» или: «Попадись мне такая фифа, утопила б еще щенком». К тому же она до сих пор не могла забыть унижение от того, что ее имя пять или шесть лет фигурировало в списке «завидных невест», который печатали в старом светском календаре, а в итоге она вышла замуж за скучного чиновника самого мелкого пошиба, который не имел высшего образования, на службу в госорганы попал благодаря незначительному опыту работы в Комитете по охране природы штата Мэриленд и своему поразительно быстрому карьерному росту был обязан влиянию ее отца в правящих кругах.

Вскоре в дом влетал запыхавшийся Эрни, ее любимец, и с ходу спрашивал:

– Появлялась, да, ма?

Хенни еще и поэтому здесь сидела. Бывало, пока она раскладывала пасьянс или кропотливо штопала, какая-нибудь маленькая мышка прошмыгивала мимо или даже смело останавливалась и пытливо смотрела на нее. Хенни, спокойно глянув на заостренную мордочку маленького чудовища, продолжала заниматься своим делом, а мышка, притворившись, будто убежала, перемещалась к другой ножке стола или стула и все с тем же неизменным любопытством наблюдала за ней. Жившие у них мыши всегда были сыты. Они регулярно расставляли мышеловки, но мыши в доме не переводились. Хенни к этим черноватым существам относилась, как к гостям, и вставала на тропу войны только ночью, когда внезапно просыпалась от одуряюще резкого мускусного запаха, который мыши оставляли в зале или даже в ее собственной спальне, или когда, взглянув на свою маленькую зрительницу, замечала, что та беременна. Хенни могла бы мириться со сквозняками, дребезжанием и скрипом старого дома, с зубными и головными болями, с изнуряющим страхом заболеть раком или туберкулезом, со всеми их «гостями», если б, наряду с этими наваждениями, у нее была хоть какая-то своя жизнь. Но у нее были дети – свои и падчерица, а денег не было, и ей приходилось жить с человеком, который мнил себя публичной фигурой, да еще и глубоко добродетельным, почти что праведником. И этот праведник заявлял, что мыши разносят заразу, посему она была вынуждена гонять ту мышь и всех ее сородичей. Тем не менее, при всей ее нелюбви к животным, Хенни, сама того не желая, симпатизировала этой маленькой мародерше, которая пыталась выжить любой ценой. В этом мышь очень напоминала ее саму. Хенни принадлежала к той великой породе человеческих существ, которые жизнь воспринимают как череду захватов всех видов власти.

Хенни раскладывала и раскладывала пасьянс, пока щеки не начинали гореть. И тогда она просила принести ей еще чаю или, сдвинув карты в сторону, сама клала себе на тарелку сыр чеддер с вустерским соусом.

– Лучше б ваша мама не раскладывала пасьянс, а то она похожа на старую ведьму или на старого опоссума, – говорил Сэм мягким благодушным тоном, если по приходе домой заставал жену с картами в руках. Вроде бы обращался к детям, но так, чтобы Хенни тоже его слышала. В конце концов пасьянс изматывал ее. Она раскладывала карты как заводная, лихорадочно, до помутнения сознания, пока воспоминания и ощущение легкости не покидали ее. Все это время дети вертелись вокруг матери, возились, дрались между собой, но, стоило отцу прийти домой, они покидали ее так же быстро, как вода сбегает в слив раковины. И она оставалась одна, сидела с почерневшими глазами, желтой кожей и натянутыми морщинами и, подумав про раковину, бормотала, как сейчас:

– Грязная растрескавшаяся тарелка, вот кто я такая!

– Мама, что ты сказала? – спросил Малыш Сэм. Она взглянула на сына, а он был копией своего отца, и повторила:

– Я – старая грязная суповая тарелка. – Дети рассмеялись, и она рассмеялась вместе с ними.

– Мама, ты такая смешная, – заметила Эви.

Хенни встала и пошла в свою комнату – большую, занимавшую четверть всего нижнего этажа, с двумя окнами, выходящими на восток, и одним – на газон перед домом, который от Р-стрит закрывал двойной ряд живой изгороди. Несмотря на гарнитур из орехового дерева, который Хенни перевезла сюда из отчего дома, и двуспальную кровать (в ней теперь она спала одна), в комнате оставалось много свободного места, где дети могли играть.

Хенни села за туалетный столик и сняла шляпку. Дети обступили столик, на котором в беспорядке лежали разнообразные серебряные вещицы, и стали хватать ее кольца.

– Мама, а что ты купила? – все донимал ее кто-то из них.

– Мама, а можно мне взять монетку?

– Я попросила у мамы денег, чтоб посмотреть на слона, а он прыгнул через забор, вот это красота, – скороговоркой произнесла Хенни, взбивая свои тронутые сединой локоны, что обрамляли ее лицо. – Кыш отсюда, приставушки! Ни минуты от вас покоя.

– Мама, можно взять пять центов? Ну пожа-алуйста.

– Мама, а что ты купи-ила? – пропел маленький Томми, смуглый четырехлетний малыш с блестящими миндалевидными глазами и шапочкой кудряшек на голове. Забравшись на туалетный столик, он долгое время рассматривал мамино отражение в зеркале, а потом поцеловал его.

– Ма, смотри, Томми поцеловал тебя в зеркале! – засмеялись над братишкой остальные дети. Польщенный, Томми покраснел, наклонился к матери и смачно ее расцеловал, любуясь на свое отражение в зеркале.

– Ах ты маленький клопик! Нельзя вдвоем смотреться в одно и то же зеркало. Удачи не будет. Давай слезай, и кыш