Моя королева - Жан-Батист Андреа

Мы пересекали двор. И тут Макре, который сидел на скамейке, крикнул громко, чтобы все услышали:

— Посмотрите-ка, Иа с евреем!

Мы продолжали идти, но Макре кричал нам вслед: «И-a, и-a!» Ришар обернулся. Я отлично помню его лицо, потому что оно совершенно ничего не выражало. Ришар не расстроился, не разозлился — совсем. Макре начал говорить что-то вроде: «Какие-то проблемы, грязный…» — но не закончил. Ришар «набил ему рожу» — так все говорили потом. Директору и дежурному пришлось вмешаться и держать его вдвоем, а Макре лежал на земле с расквашенным до крови носом.

Когда директор спросил Ришара, что на него нашло, тот просто пожал плечами:

— Сам не знаю, я ведь даже не еврей.

Я понятия не имел, что такое еврей, одно точно: еврей или нет, Ришар был не промах. После этого Макре не смел к нам подходить. Даже меня оставил в покое, и я почувствовал себя настолько сильным, что выдумал специальный убийственный взгляд для встречи с ним. Макре стискивал зубы, но ни на что не решался, это было видно сразу. Именно тогда я обозвал его при всех Макре-верхом-на-бобре.

Однажды Ришар уехал. Я так и не узнал: из-за драки или потому, что его отец снова сменил завод. Я получил два-три письма, которые прочла мне мама: Ришар сообщал, что попал в пансион. А потом и письма прекратились. Понятия не имею, что с ним приключилось.

После отъезда Ришара с Макре все стало по-старому.

Мне захотелось увидеться с Ришаром и познакомить его с Вивиан. Мы могли бы жить все втроем в замке, там, где никто не станет указывать, что делать, там, откуда никто нас не заберет. Уверен — эти двое прекрасно поладили бы.

Я проснулся посреди ночи. Луна заполняла дырку в крыше — такая огромная, что почти не было видно неба по краям.

Иногда в штанах сильно затвердевало. В таких случаях я не мог думать ни о чем другом. Вот и сейчас рука сама соскользнула вниз и подергала, пока я, закрыв глаза, представлял себе журнал, который знал наизусть. В конце концов я с криком взорвался.

Тогда я обрадовался, что Вивиан не осталась, потому что не хотел, чтобы она видела меня: со мной такое случается вовсе не из-за нее. Тут действует какая-то часть меня, которая мне не принадлежит и которую никогда не получится ей отдать. Вивиан могла заполучить что угодно, но не это. Даже Сглазу эта часть не достанется: я был уверен в этом, сам не знаю почему.

Но для пущей уверенности на всякий случай прочел пару молитв, прежде чем снова уснуть.

Начиналось лето — лето тысяча девятьсот шестьдесят пятого, — я помнил год, потому что у нас в мастерской висел календарь и я так часто на него смотрел, что цифры в конце концов запечатлелись в мозгу. Мне по-прежнему не удавалось связать даты между собой. И еще в начале каждого года приходилось мучиться, поскольку цифры предыдущего не хотели стираться из памяти.

Стояла жара, я жил в собственном доме с дырой в крыше, и никто, кроме Вивиан, не командовал мной. Я чувствовал себя непобедимым и думал, что так будет вечно. Потом, когда Вивиан приходила, я пресыщался нашими играми, как когда-то ягодами с деревьев, не думая о будущем, понятия не имея, что скоро она надолго исчезнет и оставит после себя лишь голые ветви.

Если подумать, мы виделись вот так в последний раз, потому что потом все изменилось. Хуже всего, что по моей вине. Можно сколько угодно переворачивать произошедшее с ног на голову, но чары развеял именно я.

Вивиан всегда приходила с одной и той же стороны: оттуда, где поля поднимаются к горам, где их изгибы надежно прячут свои секреты. Я уселся на крыше и принялся ждать, опасаясь, что Вивиан не придет, но она показалась вдалеке, а потом превратилась в себя, в Вивиан, которую я узнал по волосам и по походке, не способной потревожить и травинку.

Мне очень хотелось побежать ей навстречу, но пришлось сдержаться. Я спустился с крыши и подождал в доме, делая вид, будто мне все равно, как в тот раз, когда я ждал Деда Мороза, а этот урод Макре сказал, будто его не существует. Да что он вообще понимает, этот Макре? Я крикнул ему, что Дед Мороз никогда не захаживал к Виктору, поэтому тот его ни разу и не видел, но затем правду раскрыли родители. Я полежал неподвижно в комнате три дня, пришлось даже вызвать доктора Барде. Его не было, поэтому пришла заместительница, и пока она меня осматривала, я пялился на ее грудь — сразу как-то полегчало. С тех пор родители всем подряд говорили, будто заместительница — лучший врач в округе, даже лучше Барде. И я был согласен.

Вивиан заглянула в дыру, поморщилась и сказала:

— Тут воняет мужиком.

Конечно, в каком-то смысле ее замечание меня порадовало. Я потянулся, но вдруг почувствовал запах от подмышек. Пахло не так, как от отца, он-то был настоящим мужчиной, но я был близок. Проблема в том, что раньше я паниковал от одной только мысли, что не моюсь. Раз в неделю мать набирала мне ванну и давала мыло, которое оставляло на теле приятный аромат голубого неба. Я видел это мыло в рекламе: там говорили, будто оно атакует грязь, но не кожу, и это правда, потому что мы пользовались им долгие годы, а кожа оставалась прежней. Получается, Седрик Ружье был неправ, когда пытался меня убедить, будто в рекламе несут полную чушь.

Впервые с тех пор, как я оказался на плато, я заметил, что у меня грязные носки, а на рукавах куртки «Шелл» появились пятна. Голова закружилась, а обычно это значило одно: я вот-вот погружусь во тьму и пробуду там до тех пор, пока она не рассеется. Но вошла Вивиан — проскользнула между тисками страха и села рядом со мной. Возможно, это было лишь предчувствие, но я вдруг понял — нужно пользоваться моментом: Вивиан прогоняет панические атаки. А может, все еще проще: там, где Вивиан, нет места мраку.

Тем не менее в тот день она была сама не своя. Она не улыбалась даже той улыбкой, от которой умолкали глаза, — Вивиан выглядела по-другому. Она принесла мне два сэндвича и молча смотрела, как я ем.