Сипсворт - Саймон Ван Бой
Однако понедельник спасают фильмы в два часа дня, для них она специально покупает себе бейкуэллский пирог.
Уже в ночной рубашке Хелен выглядывает за штору. Между уличными фонарями припаркована машина. Внутри разговаривают двое. Оба одеты в пальто и время от времени поворачиваются на сиденьях, словно стремятся во что бы то ни стало донести свою точку зрения.
Кровать поскрипывает, пока Хелен ищет удобную позу. Скоро придется включать батареи, иначе стекла покроются инеем изнутри. Прошлой зимой такое уже было. Хелен проснулась в клубах собственного дыхания, точно дракон.
Вроде бы дорога на понедельник свободна, и Хелен чувствует, как наваливается сонливость. Но снаружи раздается вопль, и она садится в кровати. Поначалу кажется, что это кричит женщина из машины. Но следующий вопль прорывается сквозь спальню, как невидимый пожар. Хелен знает, что это, уже доводилось слышать. В первый раз она приняла крик за младенческий. Но потом в нем стали безошибочно угадываться кошачьи интонации.
Хелен падает обратно на подушку. Приятное воскресное настроение уничтожено и валяется в осколках у подножия понедельника. Она закрывает глаза. Выдыхает. Расслабляет мышцы. Ждет, когда новая волна дремоты унесет ее прочь.
Но визги не умолкают, хлещут ее плетьми из разорванных струн.
Если бы она только развернулась тогда ночью на улице, просто ушла от поблескивающего аквариума и кучи пакетов. Она могла бы принять ванну и потихоньку уплыть далеко-далеко от стальных челюстей мусоровоза, смалывающих стекло и мокрые коробки в единую массу. Она бы ничего не знала о застрявшей там внутри жизни. Ничего бы не почувствовала от угасания крошечного огонька.
Понедельник
12
Спустившись по лестнице в паутине света от уличных фонарей, Хелен находит свои ботинки и обувается. Пройдя через кухню, она возится с замком французского окна и выходит в садик, охваченная ощущением дежавю. Но в темноте все выглядит запущенным и незнакомым. Она стоит за порогом, дрожит – и слышит звериное шипение, словно раскаленный металл погрузили в воду. Грязная коробка и коробка от пирога лежат точно там же, где она их оставила. Хелен наклоняется, разглядывая землю в поисках разорванного тельца или признаков борьбы. Но вполне возможно, что кошка забрала мышь целиком, чтобы потом бросить неподвижный пушистый комок туда, где его увидит хозяин.
Акт любви, осуществленный через акт насилия.
Хелен вздрагивает: отвратительно. Не это ли великое лицемерие, из-за которого мы не можем примириться с Господом и обрести свободу? Ей вспоминаются люди, распевавшие гимны по телевизору. Теперь они кажутся ей глупцами.
На улице так холодно, что не получается унять дрожь. Интересно, не наблюдает ли за ней с дерева или забора кошка, напуганная скрипом створок, но выжидающая, когда можно будет возобновить охоту. Не исключено, что мышь давно сбежала и понятия не имеет, что тут из-за нее творится. Холод щиплет Хелен за руки. Теперь-то уж ничего не остается, кроме как забрать обе коробки и унести их в дом.
В безопасности, когда французское окно заперто, дом кажется особенно тихим, как будто каждая комната затаила дыхание.
Хелен склоняется над раковиной. Скорее всего, обе коробки пусты, но на всякий случай она насыпает еще щепотку овсяных хлопьев, которые стучат по картону как маленький камнепад.
Тяжело топая вверх по лестнице в спальню, она снова вспоминает пение по телевизору. Движения губ, вызванные больше верой, нежели уверенностью.
Когда маленькая Хелен расстраивалась, мама напевала ей гимны и гладила по голове. Иногда там слова были красивые. Под собственный тихий мотив Хелен раздевается и забирается под одеяло. Луна вышла, и все на ее пути уже промокло насквозь.
13
Наутро Хелен лежит неподвижно с открытыми глазами. Если две коробки в ее раковине пусты, то сегодня просто будет обычный понедельник. Они их выкинет, начисто вымоет раковину, и дело с концом.
Если же нет, придется нащупывать какое-то решение.
Спустившись вниз, она погружается в рутинные ритмы. Проходя через прихожую, включает радио. Следующая остановка – чайник, который надо поднять с подставки, чтобы наполнить водой. Но на полпути к раковине она замирает. Мышь сидит на задних лапках, жует овсянку, словно играет на маленькой гармошке. Заметив ее, зверек прекращает трапезу, но продолжает вертеть еду в передних лапках. Хелен никогда не видела грызунов вблизи, и ее удивляет нежная шкурка. Она бы скорее предположила, что мех животного окажется заляпан грязью, но все мягкие изгибы чистенькие, гладкие. А уши огромные, что твой слоник, да к тому же полупрозрачные, с тоненькими веточками кровеносных сосудов.
Оправившись от изумления, Хелен отступает назад, к нижней уборной, где наполняет чайник, не представляя себе, что теперь делать, кроме как выпить чаю. Пока она ставит чайник обратно на подставку, мышь подбирается к самому краю коробки от пирога. Потрогав металл вытянутой лапкой, зверек соскальзывает с коробки, шустро подбегает к затычке сливного отверстия и пьет воду из лужицы капель, натекших за ночь.
Когда чайник закипает, от щелчка выключателя мышь стремглав уносится в свой новый картонный домик. Хелен тянется к раковине. Подхватывает старую грязную коробку. И выбрасывает ее в мусорное ведро, почти улыбаясь.
Она заваривает чай. Снова открывает мусорку. Смотрит, как горячий пакетик плюхается рядом с коробкой, которую зверек оставил ради новой – той, что она ему предложила. Затем в чай падают два кубика сахара. И немного молока. И ложечка.
Делая первый глоток, Хелен снова открывает холодильник. Вынимает почти опустевшую бутылку лимонада. Откручивает крышечку и несет в нижнюю уборную. Сполоснув, наливает в нее чуть-чуть воды. Со всей осторожностью Хелен ставит крышечку в раковину. Ждет. Наблюдает. Поскольку ничего не происходит, она относит свой чай в гостиную, где можно его выпить с удовольствием, не боясь, что мышь снова покажется и еще что-нибудь сделает.
Чего Хелен понять не может, так это почему мышь не боится сильнее. Как такое маленькое, мягкое, доверчивое существо выжило в этом суровом мире? Глоток за глотком она попивает чай. Прислушивается к радио. Но там не музыка, а голоса, слишком тихие, ничего не разобрать. Видимо, в кротости что-то есть, размышляет она, какая-то великая сила, которой люди просто не осознают. Не желая