Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

война, Виктор Афанасьевич, и большое народное горе, и воскрешение духа… Я тоже отступал, но верил — Русь свое вернет! В ее истории не раз такое было: нас били, били, а добивали мы!.. Что бы там ни было, — вздохнул он, — а Россия наша находится под покровом Царицы Небесной… Исход войны — тому свидетельство!.. Какой бы народ вытерпел столь ужасные муки… Но ударили колокола церквей и все пошло, как надо, мы — в Берлине! В сорок втором я был на Волге, но и там надежды не терял… Хотя и у меня были смутные дни, — он перекрестился на иконы в углу комнаты, — прости, Господи!.. Представь себе: гонение на церковь, разрушение храмов, аресты священников, отец мой оказался бесприютен — как не впасть было в уныние? И я, грешный, думал: Господи, как же ты можешь допускать, чтобы на имя твое возводили хулу, а церковь твою уничтожали? И вообще, — отец Серафим спохватился, вновь стал крестится на иконы и просить прощения у Бога, — не знаю, что бы со мной было — еще немного времени и готов новый почти стопроцентный атеист!.. Если бы не встреча с одним фронтовиком, человеком с огромной силой духа… Снычов фамилия его… Встретились мы накоротке, но я успел рассказать ему о себе, об отце, и фронтовик перевернул мою жизнь… Как? Слова тут бессильны, не опишешь, но он воскресил меня, посоветовал продолжать дело моего отца, стать священником… Привел он как-то изречение одного китайского мудреца, имя мудреца я забыл, окончание какое-то на «цзы», может, по-нашему это «ский»… Так вот изречение такое: «Побеждающий других силен, а побеждающий самого себя могуществен». Верно сказано! И я преодолел в себе пессимизм. И сам этот добрый человек после воины собирался стать служителем Бога, даже имя себе выбрал — Иоанн… Но это понятно, Иоанн Креститель, Иоанн — апостол Христа, Иоанн Кронштадтский… А мне посоветовал взять имя Серафима, в честь незабвенного Серафима Саровского… Вот почему я отец Серафим…

— А как теперь церковь? — поставил Виктор на стол рюмку с невыпитым вином, рассказ священника увлек его.

— Потихоньку… Прихожан мало, в большинстве старушки… Да и в районе… службу не запрещают, но и не приветствуют… Видимо, еще не пришло время, Виктор Афанасьевич, но оно придет! Истинно так будет! А пока церковь гонима… «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за Меня», — говорил Господь в Нагорной проповеди, — отец Серафим перевел дыхание. — Имел в душе я гнев на власть предержащих, но жил, как учит Господь: «Любите врагов ваших, благословите проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». И когда пришла беда, я сам побежал в военкомат с просьбой на фронт послать и там меня не спрашивали атеист я или верующий, все мы — воины! На Родину гневаться нельзя, особенно когда она в опасности. И я воевал, чуть ногу не потерял, но Бог дал врачам искусство и они вылечили меня. Ноет нога на непогоду, а так жить можно… Ну, мне пора, Виктор Афанасьевич, старики теперь уже собрались в храме… А тебе туда, думаю, пока нельзя,… Ты партийный?

— Да, перед боем вступил.

— Перед боем, зная, что немцы особенно не милуют солдат с партбилетами в кармане!.. Не можешь идти в храм, устав не позволяет, приходи ко мне, не как к священнику, а как солдат к солдату…

На этом они разошлись. Солнце уже коснулось горизонта, все еще обрызгивая каплями слабого розоватого цвета низко скользящие по небосклону облака. По улице плыла напоенная запахом осеннего сада и сухой травы гулкая тишина. Виктор, раздумывая над словами батюшки, улыбался над забавным для него словом «батюшка», которым он называл почти своего сверстника, солдата, имеющего среди орденов и медалей орден Славы. «Видать он брал языка, — подумал Виктор, — надо бы спросить… Другой раз не забуду».

— Виктор! — вдруг услышал он женский голос.

На крылечке хаты, мимо которой он проходил, стояла Зинаида с накинутым на плечи цветастым полушалком.

— А! Зинаида! — остановился он. — Добрый вечер!..

— Ну, чего застыл на месте, заходи, калитка не заперта, — решительно позвала женщина. — Не бойся, не укушу…

— А кто боится? — уязвленный насмешкой над ним, Виктор скрипнул калиткой, подошел вплотную к Зинаиде.

Она, смеясь и показывая два ряда ровных, белых зубов, поманила его пальцем, открыла дверь в хату и первой перешагнула порог, соблазнительно вильнув пышным задом… Виктор робко последовал за ней, уверенный в том, что сейчас она разрыдается и начнет его упрекать и ругать за то, что он выстрелил в мужа. Случайно, но все же выстрелил… «Еще и драться начнет», — приготовился он. Пропустив Виктора из сеней в горницу, Зинаида закрыла дверь на щеколду и сбросила полушалок на стул.

— Что ж ты проходишь мимо, а? — полные, жаждущие мужского поцелуя, губы ее приоткрылись. — Лишил меня благодетеля, а сам в кусты? А кто мне постель согреет, а? Домовой? Нет уж! — она без лишних слов вскинула руки и крепко обхватила ими шею Виктора, который, оробев, начал пятиться назад к двери: такого поворота дела он никак не ожидал. — Ну, куда же ты, куда!.. Не бойся, теленок, как же ты воевал, трус несчастный, — ласково шептала она, обдавая его лицо теплым дыханием, ароматом неизвестных ему духов. — Обними меня, возьми, — ему вдруг захотелось бежать из хаты, но Зинаида прочно держала его. — Куца ты, кровать не там… Ну, чем я не хороша, а? Все мое при мне, ты чувствуешь? — прижималась она к нему, — Ну!..

На какое-то мгновение у Виктора закружилась голова и, уже не думая ни о чем, обнял Зинаиду, одна рука его скользнула ниже ее поясницы, в его объятьях трепетало наполненное ураганом страсти и неодолимым желанием тело молодой женщины. Он подхватил ее на руки и понес к кровати. Зинаида сама спиной упала на постель, Виктор поднял ее ноги, уложил и сам упал на ее грудь.

— О-о! — стонала Зинаида и от этого стона сердце Виктора готово было выскочить из грудной клетки, как птица, давно жаждущая свободы…

Домой вернулся он лишь под утро, когда густой туман белым облаком повис над речкой и лугом и где-то далеко-далеко на лугу встречал осень редким скрипом дергач.

Виктор попытался бесшумно улечься и заснуть, но это ему не удалось: мать шумно вздыхала в темноте, чувствовалось, что она не спала всю ночь, ожидая сына. И только отец спал богатырским сном, пугая даже сверчка под печкой своим неукротимым храпом, который не давал и Виктору сомкнуть веки. Вспоминал