Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Я уже хотел вернуться домой, но услышал сзади писклявый голос Мишки Вороны. Вороной Мишку прозвали за его картавое «р». Когда он говорит, кажется, что он полощет горло.

— Что, нашел нового дгужка — Левку-пгидугка?

У меня загорелись уши.

— Я?.. Я — и Левка? Да он сам привязался ко мне!

И я грозно замахнулся папкой на бедного парня.

— Кыш! Мотай отсюдова!

Левка побежал прочь, нелепо задирая ноги.

— А это что? — спросил Мишка, как только Левка скрылся за углом.

— Папин подарок, — с гордостью сказал я.

— Неплохая вещичка, — заметил Мишка с видом знатока. — А знаешь что? Пацаны с Пегвомайской накатали миговую гогку. — Он выставил большой палец и добавил — Во! Айда со мной!

Уговаривать меня ему не пришлось. Вскоре мы вприпрыжку неслись по Первомайской к белевшей впереди ледяной горке. Папка путалась у меня под ногами, мешала бежать.

Но вот мы стоим уже на самом верху этой действительно замечательной горки. Мальчишки — кто на «снегурках», кто на изогнутых железных прутьях (мы их называли «блохой»), кто на салазках, кто просто на ногах — мчатся вниз по склону, предостерегая встречных пронзительным свистом и криком «Атас»!

— Давай твою папочку, — говорит Мишка. — Сейчас пговегим ее в деле.

Я колеблюсь.

— Ха-ха, — подначивает меня Мишка, — жмотничаешь? Ничего твоей папке не сделается. Скажи лучше, что боишься с гогки спуститься, тгус!

— Кто трус? Я?!

Решительно бросив папку на лед, я усаживаюсь на нее верхом.

— Ну-ка посторонись… Воррона!

Лечу, закрыв глаза. Ветер хлещет меня по лицу, бросает в глаза снежную пыль, мороз щиплет щеки, лоб, уши.

— Ура! — ору я во все горло. — Ура!

Я Чапаев, я мчусь в черной бурке, на лихом белом коне, размахивая удалой шашкой.

— Уррра!

Вдруг мой конь вырывается из-под меня, и, повалившись набок, я едва успеваю вцепиться в торчащий из-под снега обледенелый камень. Лежу. Боюсь шелохнуться. Осторожно гляжу вниз, ища взглядом папку. Что это? Мальчишки затеяли футбол на снегу!

— Пас! — несется снизу. — Пас! — И моя папка перелетает от одной ноги к другой.

— Перестаньте! Хватит! — отчаянно кричу я, но меня никто не слышит.

Я готов зареветь и вдруг вижу: на мою папку бросается, как Лев Яшин, Левка-придурок. Откуда он здесь?

Подхватив папку, он бросается наутек, но кто-то ставит ему подножку. Левка падает, и мальчишки гуртом наваливаются на него.

— Куча мала! Бей!

Пока я на брюхе сползаю с горки, Левке все же удается вырваться и удрать. Но папки нет… и след простыл.

Дома, разумеется, я ни словом не обмолвился о случившемся. На что я надеялся? Не знаю. Разве что на чудо. Бывают же на свете чудеса! Вернулся, например, с войны Гирш-жестянщик, хотя все его считали погибшим.

И чудо случилось.

Я уже лежал в постели, когда в соседней комнате послышался робкий голос:

— Извините, я знаю, уже поздно… но мой Левочка… мой несчастный Левочка…

Это Левкина мама, тетя Роза. Ябедничать пришла, смекнул я.

— Мальчишки его сегодня так избили… живого места нет.

Я чуть не крикнул: «Это не я!»

— За что они его так не любят? Ведь он никого не трогает.

И правда, за что? Он, в сущности, добрый.

— Левочка передал… — вздохнула тетя Роза. — Вот, возьмите, это папка вашего мальчика…

Моя любимая, моя милая папочка отыскалась! Смотрите-ка, а ведь этот Левка — клевый пацан!..

Из всех моих сокровищ, спрятанных на чердаке, я больше всего люблю морскую раковину. Когда я прикладываю ее к уху, мне слышен шум моря, того самого моря, куда мы ездили этим летом с дядей Изей.

Дядя Изя — фотограф. Может быть, поэтому он так часто фотографируется. И почти на каждой карточке он стоит в обнимку с девушкой, всякий раз с другой. Когда дедушке случайно попадаются на глаза эти фотографии, он краснеет и злится:

— Бабник!..

О том, что дядя Изя собирается к морю, я знал еще зимой. Но мог ли я надеяться, что поеду с ним вместе?

В тот счастливый день дядя Изя, обедая у нас, сказал небрежно:

— Уговорила меня твоя мама. Собирайся — завтра мы отправляемся в Каролино-Бугаз.

В первую минуту я даже не поверил, а ночью долго не мог уснуть — лежал с открытыми глазами, смотрел на большую круглую луну, которая, казалось, вот-вот закатится в комнату через окно, и шепотом разговаривал с ней:

— Ты уже знаешь? Завтра мы едем. Море, наверно, очень-очень далеко, потому что добираться туда надо поездом. Я еще никогда не катался на поезде. Скажи, а ты хоть одним глазком видела настоящее море? И почему оно называется Черным? Неужели вода в нем и правда черная? А как красиво — Каролино-Бугаз!.. Ты не обижайся, я бы и тебя взял с собой, но дядя Изя, наверно, не позволит… Что ты сказала? Хочешь со мной попрощаться? Нагнись, я поцелую тебя в лоб. Так меня иногда целует дедушка… Ой, как щекотно!

Я проснулся, а за окном вместо луны — солнце. Дедушка склонился надо мной, и его борода щекочет мне нос. Я зажмурился и засмеялся.

— Вставай, внучек, уже день на дворе!

Неужели проспал?!

— А где дядя Изя? Уехал без меня?

— Куда же он без тебя уедет? — улыбнулся дедушка. — Нет, ушел за билетами.

— И мне тоже возьмет?

— Возьмет… если сразу встанешь.

Я пулей вылетел на кухню. Бабушка возилась с примусом, который никак не хотел разжигаться. Он коптил и недовольно фыркал на нее, а бабушка сердилась:

— Чтоб ты не лопнул! Чтоб ты не взорвался!

Мама в комнате укладывала в чемодан мои вещи и без конца оглядывалась вокруг: не забыла ли чего.

— И зачем столько барахла? — удивился я. — Ведь не на Северный полюс собираюсь.

— Тебя не касается! — прикрикнула она. — На море всякое случается, не дай бог…

Я не стал спорить: вдруг возьмет и оставит меня дома. Томительно слоняясь из угла в угол, я думал: «Как медленно тянется время… А вдруг на меня не хватит билетов? Вдруг на поезд до шестнадцати лет не сажают?..»

На вокзал нас провожала вся родня, словно мы и в самом деле собрались в Арктику. До последней минуты я только и слышал:

— Не сиди в воде!

— …Не лежи долго на солнце!

— …Хорошо питайся! Приезжай поправленным!

— …Помни про свои гланды!

Наконец поезд тронулся, но папа и мама, бабушка и дедушка долго махали руками и, кажется, все еще посылали нам вслед наставления.

Ты помнишь, дядя Изя, наше путешествие в Каролино-Бугаз? Я хотел бы верить, что ты его не забыл, потому что