Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер
— Вот видите, — сказала она спокойно, словно не о себе. — Сгорела. Если бы мой муж — будь ему земля пухом! — поднялся сейчас из могилы и глянул на меня хоть одним глазом, он бы, наверно, от страха снова умер. Скажу вам правду: это море мне нужно, как вам — мои болячки. Но дети — чтоб они были здоровы! — прицепились, как репейники: «Поезжай, мама, на море, погрей свои старые косточки. Всю жизнь работала — хватит, отдохни немножко!»
И «сгоревшая» старушка с ходу, не переводя дыхания, принялась расспрашивать дядю, откуда мы приехали и где остановились. Узнав, что мы бельчане, она очень обрадовалась: в Бельцах, оказывается, живут ее родственники, и даже странно, что мы их не знаем, потому что их знает весь город и, можно сказать, вся Молдавия, не говоря уже о Теленештах, откуда она сама родом, хотя после смерти мужа — будь ему земля пухом! — ей пришлось перебраться в Оргеев к дочке, хотя, как известно всем бессарабцам, в Оргееве могут жить только сумасшедшие, но это не совсем так, потому что такую умницу, как ее дочка, еще надо поискать, да и зять работает не кем-нибудь, а старшим экономистом в «Заготзерне», и это вам не абы что, а о внуках и говорить нечего, и если бы она, старушка, не была отроду такой молчуньей, а если мы этому не верим, то можем на обратном пути заехать в Теленешты, где, конечно, все еще помнят ее, Гитл Тихоню, и выложат нам все, как на тарелочке, то…
На этом месте старушка сбилась и неожиданно заключила:
— Они там известные сплетники… А где, кстати, ваша половина, пусть она будет здорова?
Узнав, что дядя еще не женат и что я ему не сын, а всего-навсего племянник, тихая старушка даже опешила от радости.
— Что же вы сразу не сказали? Сам бог послал меня вам! У меня есть для вас такая девушка, такая девушка!.. Молодая, красивая, скромна, как голубь! А какая хозяйка! Все в руках горит — варит-парит, шьет-стирает. Чистюля, и к тому же с образованием. Я уверена, она вам понравится!
— А что, она тоже здесь? — спросил дядя Изя, опасливо оглянувшись.
— Странный человек! Я же вам битый час толкую: вы будете в Теленештах, и вам там все скажут. Правда, у нее есть небольшой дефект, совсем маленький: она чуточку косит, но ей это даже очень идет. А если бы вы знали ее родителей…
Я смотрел старушке в рот, видел ее непрерывно шевелящиеся губы, и вдруг в ушах у меня зазвенело, я покрылся испариной, старушка вместе с дядей Изей и со всем пляжем закружились, как на карусели, и последние слова, которые я услышал, были:
— Ведь я вам говорила! Здесь какое-то особенное солнце…
Ты забыл мне, дядя Изя, что-то вернуть. Но что?
Несколько дней я отлеживался дома: дядя строго запретил мне даже нос на солнце высовывать.
Наш хозяин, Иван Кириллович, был путевым обходчиком на местной станции. Каждый день после работы он брал удочки и отправлялся на рыбалку. Домой Иван Кириллович возвращался поздно вечером, и не с пустыми руками: на длинный кукан были нанизаны, как бусы на цыганском ожерелье, еще живые бычки.
— Хозяйка! — кричал издали Иван Кириллович — Примай улов!
И довольная Людмила Павловна бежала ему навстречу.
Вскоре ужин стоял на столе, и гостеприимные хозяева звали нас «кушать».
Жареные бычки так вкусно пахнут и так смачно хрустят на зубах, что я, кажется, мог бы зараз съесть их целую тысячу.
Иван Кириллович смаковал каждую рыбку. Первым делом он осторожно отрывал у нее голову и клал на край тарелки. Потом, начав с хвоста, уписывал бычка целиком, вместе с мягкими косточками. К концу трапезы на тарелке вырастала горка рыбьих головок, которые Иван Кириллович аппетитно обсасывал, причмокивая блестящими от жира губами. В усах у него блестела крошка или рыбий глазок. Покончив с едой, он аккуратно утирал рот вышитым рушником и запивал все стаканом красного шабского вина.
Ах, как было бы здорово, думал я, если бы Иван Кириллович хоть разок взял меня с собой на рыбалку! Сколько бычков мы бы с ним наловили! Людмила Павловна жарила бы их, наверно, до самого утра.
С первого же дня на море дядя завел себе странную привычку — гулять по ночам и спать после обеда. «Море, — говорил он, — отнимает у меня массу здоровья». Интересно, отчего он так уставал? Может быть, от купания?
Но что он ложился после обеда — это бы еще полбеды. Беда в том, что он и меня укладывал. Да, быть ребенком совсем нелегко. Взрослым хорошо: делай что хочешь, и никто даже слова не скажет. Взять того же дядю Изю. Сколько раз дедушка говорил ему, чтобы не смел так поздно возвращаться домой. И что же? Как мертвому припарки. У дяди Изи на все один ответ: «Папа, я уже не ребенок». А если бы мне вздумалось погулять за полночь? Представляете?
Или вот еще пример. Почти все взрослые курят, и никто ничего. Но стоило дядиному другу Лене научить меня пускать изо рта кольца табачного дыма — поднялось такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
В прежние времена, рассказывает старый Барбиеру, с детьми так не цацкались. Цапнешь утром кусок мамалыги, если она, конечно, есть, и до самого вечера только тебя и видели. А теперь? Утром молочко, хлеб с маслом, потом школа, аккордеон — носятся, как с писаной торбой… Что говорить, быть в наше время ребенком — одно наказание.
И вот однажды после обеда лежу я на кровати, верчусь, не могу уснуть и прислушиваюсь от нечего делать к дыханию дяди Изи. Когда он спит, у него не голова лежит на подушке, а подушка на голове. Мама рассказывала, что эта привычка появилась у него с войны, когда они эвакуировались. Эшелон без конца бомбили, и мальчик дядя Изя зарывался головой в узлы: ему казалось, что так безопаснее. Он медленно втягивает в себя воздух, задерживает дыхание, а уж потом с тонким присвистом выдыхает. Я попробовал дышать в унисон с ним — не получилось: мне никак не удавалось задержать дыхание. После нескольких неудачных попыток это занятие мне надоело, и я начал задремывать, но тут за окном послышался зычный
