Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Темные деревья стояли неподвижно, с них молча капала темная вода. Над головой ревело и вибрировало грязно-коричневое небо.

Как Скворцов нашел нужную калитку в бесконечном заборе, я не уловила. Мы просочились внутрь мимо умершей осенней малины, бочки с дождевой водой, где плавали рыбки-листики, раскисших вывороченных грядок.

– Хата! – махнул рукой Скворцов в сторону маленького неряшливого строения. – Удобства сбоку, света нет. Но свет и тепло мы сейчас сделаем.

Он отпер дверь. Мы протиснулись через тамбур и оказались в классической садовой времянке. Их строили лет сорок назад, имея в виду убежище на садово-огородный сезон, потом латали по мере сил и необходимости, с оказией наполняли отжившей свое в городских квартирах рухлядью, потом забывали за ненадобностью.

Когда разгорелась свеча, я огляделась. Да уж. Посредине ржавая коробка печки, стол у окна, стул. У сплошной стены допотопная кровать с провисшей панцирной сеткой и улиткой матраца.

– И как мы будем спать? – спросила я.

– Мы с тобой здесь, на кровати. – Лариса раскатала матрац и села, подобрав ноги. – Мы худенькие. Правда ведь? А Скворцов в спальнике.

– Угу… – Скворцов на ощупь возился с печкой. – И кстати, о проститутках… – В отблесках пламени его лицо изменилось, опрокинулось внутрь.

Лариса раскладывала на столе продукты из рюкзака, а я слушала. Кажется, я начинала что-то понимать.

* * *

Эту игру Скворцов придумал, насмотревшись дешевого кассетного Голливуда. День мыкался в поисках, с кем бы вмазать, и, если не находил, шел от центра до вокзала, опрокидывая по рюмке-другой везде, где наливали. В промежутках созерцал мир.

Был сырой августовский вечер. Скворцов только что приговорил дважды по соточке в кафе-мороженом. Впереди маячило заляпанное грязью стекло автобусной остановки, а на нем – в столбик выведенный пальцем прейскурант: минет, час, ночь, анал, фантазии. Были еще пункты, но их Скворцов уже не помнил. Цифры тоже не запомнились, но по ощущению цены не кусались.

За стеклом две тени в мохнатых куртках и сапогах чулком – последний писк блядской моды.

Скворцов никогда не спал со шлюхами, в смысле не спал за деньги. Если сильно хотелось, всегда находилась какая-нибудь готовая или согласная подруга. По дружбе, по любви к Родине, просто по любви. Большинство друзей-приятелей придерживались тех же взглядов. Хотя и исключения попадались.

Однажды он шлялся по рынку. Внутри копилась злость. Если бы кто-то из этих торговцев дарами юга дал хоть малейший повод, Скворцов сорвался бы, а так навстречу случился знакомый по тусовке персонаж с насекомьим прозвищем. Муха? Паук? Сейчас уже не вспомнить. Лето дожигало последние дни. В ларьке на площади взяли сразу по два пива, прошли дворами, поторчали с панками и нариками на Краснухе, допили и взяли еще.

Внезапно Скворцов заметил, что Муха (или все-таки Паук?) начал нервничать. Отвечал невпопад, чуть не забыл на фонарной тумбе едва початую бутылку и все время вытирал о джинсы ладони, будто бы они у него потели.

– Ты обдолбался? – мрачно спросил Скворцов.

– Не, я же в завязке, – помотал головой Муха и вдруг зашептал в ухо: – Я это… не могу, ебаться хочется. Пиздец, короче. Загнусь. Я бы блядь сейчас снял, только у меня бабла на одного. Ты как, не обидишься?

Скворцов усмехнулся и похлопал по плечу.

– …я там плохо помню, – сделал паузу Скворцов. – Если бы вы тут с блядями не затусили, и к слову бы не пришлось. В общем, шатались, пили. Наконец этот страдалец полового фронта обрел свое счастье. Ровно на той остановке, откуда мы сегодня стартовали. Классическая телка системы «бройлер». Как и о чем они договаривались, не слушал, но в итоге договорились, пошли. Муха токует, как сволочь, я за компанию подначиваю. Подробностей тоже не помню, только одна реплика этой тетки застряла, классическая, как в телевизоре. Мол, не блядь она, просто на учебу деньги и вообще деньги, а дома она все забывает, сбрасывает с себя. И ванну горячую с пенкой, и надеть потом все белое махровое, и с книжкой поваляться…

Уральский август напомнил о себе, как всегда, внезапно. Небо заволокло мгновенно и сразу в морось. Проститутка перестала благосклонно ворковать и поежилась. «Вот тебе и пенка», – ухмыльнулся про себя Скворцов. Он чувствовал, что злится, и злился на себя за эту злость. Очень хотелось курить, он похлопал по карманам в поисках сигарет и обнаружил, что и без того уже курит. Чувство не проходило, не оставляло, кричало: «Смотри!»

– Мне сестра отличную пенку из Турции привезла, – продолжила проститутка.

Скворцов одобрительно покивал. «А чего я, собственно, – подумал он. – Смыть боевую раскраску, и волосы у нее едва ли в натуре такие уж черные, смыть – на улице и не узнал бы».

Герой-любовник обнаружил незапертый подъезд и уже призывно махал. Скворцов поморщился в сторону. Некоторые аспекты бытия вызывали у него безотчетную брезгливость.

Лестничная площадка почти не отличалась от любой другой помойки. Запах, бычки, презики, обертки от конфет и прочий не идентифицированный в потемках мусор. Муха дрочит, настраивается. Проститутка подходит, прямо через сапоги снимает трусы. Автоматическим движением вынимает из сумки гондон, судя по упаковке с клубничным вкусом, ловко напяливает на рабочий орган и присаживается враскорячку поверх Мухи.

«Терапия, – думает Скворцов. – Спокойствие и терапия. Я никого не хочу убить. Или отвернуться. Или в обморок брякнуться».

В разрыв туч вспышка закатного солнца мажет по копошащимся любовникам и медленно гаснет. На город из-за реки идет гроза. Там уже гремит и ливень. Через высокое подъездное окно не видно, но смотреть и не обязательно. Зато Скворцов внезапно понимает, что ни загаженный подъезд, ни потрахушки на лестнице его не волнуют. Он счастлив. Просто так, без всякой причины счастлив.

* * *

История кончилась. Я перевела дух. Лариса глотнула из металлической кружки с изображением кота и передала мне. Кружка была единственная. Я повертела, понюхала и тоже глотнула. Алкоголь обжег горло.

– Что это? – осипшим голосом спросила я.

– Ты не спрашивай, ты пей, – сказала Лариса. – Ну, быстро, выдохнется же!

Стало тепло. То ли алкоголь подействовал, то ли печка вышла на режим. Я выглянула в окно и ничего не увидела. Мне представилось, как бывало уже не раз, что вокруг вообще никого не осталось. Только пустые брошенные дома. Мы здесь одни на много километров. Я посмотрела на Ларису: она курила, задумавшись о чем-то. Скворцов сидел по-турецки перед заслонкой. Лицо его было задумчивым.

– Бабушка рассказывала, – сообщила я в пространство, – ее подруга после