Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский
Куцый хвост «газика», который оставлял за собой клубы пыли, видели то в одной деревне, то в другой, то на шоссе, то на проселках. Морозов и Кожемякин объездили много колхозов и всюду видели следы засушливого лета: пустые поля, до времени пожелтевшие луга. Видя все лично и зная проблемы досконально, Морозову легче будет добиваться необходимой помощи от центра. Так думал Юрий Федорович, хотя на большую помощь мало надеялся. Он слышал, что Советский Союз уже оказал помощь Венгрии, той страны, солдаты которой являлись здесь же оккупантами, и другим государствам Восточной Европы, которых постигла такая же засуха, но то была чистой воды политика, а поддержка собственного кормильца — дело десятое!
В пути Морозова не покидала мысль: где он слышал фамилию летчика? Привалов!.. Привалов!.. Это было так навязчиво, так мучительно. Из смутной глубины памяти до него долетали обрывки разговора на заседаний бюро райкома. Наконец, он вспомнил персональное дело Виктора Званцова. При обсуждении этого делане раз возникала фамилия Привалова. И Морозов не выдержал.
— Послушайте, Владимир Алексеевич, у меня к вам возник серьезный вопрос, — обернулся Юрий Федорович с переднего сидения автомашины на заднее, где покачивался Кожемякин. — Помните ли вы название того села, где обнаружили останки Привалова?
— Летчика, что ли? — у Кожемякина отлегло на сердце, он вдруг подумал, что Морозов начнет спрашивать что-нибудь о партийных кадрах, о дисциплине среди них, тем более, что самогоноварение и пьянство процветало в районе и среди коммунистов.
— Да, да, летчика Привалова?
— Конечно, помню, я названия всех деревень в районе помню, всюду побывал… Это небольшая деревенька… Антоновка! — и повторил: — Да, да — Антоновка!
— Похожа на сад! — радостно воскликнул Морозов.
— То есть? — недоумевал Кожемякин. — Почему именно сад?
— Очень просто: антоновка — сорт яблок, а где растут яблоки? А? В лесу не растут, — хитро улыбнулся Юрий Федорович, — а в саду, Владимир Алексеевич, в саду. — Тебе мое лепетанье — загадка, а я сделал открытие! А в нем, в этом открытии, — судьба человека!.. Впрочем, я тебе подробнее объясню, а пока, — продолжил он с воодушевлением, — нам надо сделать крюк… Хотя неотложных дел у нас — непочатый край, а времени в обрез… Но все же, давайте-ка завернем в эту самую Антоновку.
— Зачем заворачивать, Юрий Федорович, и крюка делать не надо, — ответил успокоившийся секретарь райкома. — Антоновка у нас по пути, если это так важно…
— Чрезвычайно важно! Ты даже не представляешь!
И Кожемякин приказал водителю съехать с накатанной пыльной дороги на проселочную с желтой, выжженной травой по обочине. Трясясь каждым свои болтом и гайкой, машина мчалась между омертвевшими от беспощадного зноя полей, Морозов сбивчиво рассказывал в пути, в чем состоит важность поездки в Антоновку.
— Эта деревня, возможно, даст ответ на многое, она, вернее, находка там останков советского летчика, или подтвердит честь и достоинство человека, коммуниста, или докажет, что он — убийца, поведал о злоключениях Виктора Званцова Морозов. — Словом, партбилет у парня отобрали, который ему вручили перед самым наступлением наших войск на Курской дуге.
Кожемякин сурово молчал, а водитель инстинктивно нажимал ногой на «газ». И вскоре путники оказались на улице небольшой деревеньки с названием Антоновка, которая по своему внешнему виду никак не была похожа на сад. Прежде сады здесь были, каждый дом окружали вишни, протягивая в окна ветви с красными каплями, груши и яблони ломились от плодов. Но война, немецкая оккупация, а затем налоговое бремя на каждое деревце в саду выкорчевали все до корней и всю деревню стало продувать сквозняками.
Машина остановилась у правления колхоза небольшого деревенского дома, над которым с древка устало свешивался выцветший красный флаг. Перепуганные правленцы бросились искать председателя, щуплого, юркого и не бритого несколько дней мужчину в старой гимнастерке и с планкой о ранении на правой стороне груди.
— Плескачев Иван Савельевич, — отрекомендовался ок, учтиво склоняясь вперед. — Председатель этого, — кивнул он в сторону улицы, — колхоза…
Секретаря райкома Плескачев знал хорошо, не раз получат от него и наставления, и взбучки, а Морозова видел впервые и это настораживало его. Но в одном он был твердо уверен: приехали с проверкой — как бы не было худа. С засухи не спорят, а его душу могут потрясти основательно. Поэтому он, не дожидаясь вопросов, сам принялся делать вроде бы отчета.
— Так что, товарищи, засуха нас малость подвела, но мы боремся, не сдаемся на милость природы…
— А если конкретно? — прервал председателя Морозов, с недовольством глядя на его обросшее жесткой тетиной лицо.
— А конкретно, мы каждую живую травинку; каждый стебелек в лесу, на лугу, о поле не говорю, там хоть в футбол играй, рвем, собираем в жмени, запасаемся: ведь скотину кормить чем-то надо!.. Еле разжились небольшим стадом, а теперь что ж — коровенок под нож пускать? Жалко, ой, как жалко, Владимир Алексеевич, — обернулся он к Кожемякину. — Куры ничего, у нас их пятнадцать штук, шестнадцатый петух… Десять кур высидели цыплят… Эту ораву до будущей весны надо прокормить, а там нарастет травка, щипать начнут — все пойдет путем… А про надои и не спрашивайте…
— Мы приехали не молоко пить, — строго сказал Морозов и тут же спросил: — Сколько у вас людей в колхозе, Иван Савельевич?
— Людей-то? Людей мало, да и те все бабы! — с грустью поведал председатель. — На их плечах все держится…
— Ну, и как они, бабы, к вам относятся, — задал каверзный вопрос Юрий Федорович.
— Ко мне? Слушаются… У меня не будешь до обеда спать, если которая опаздывает на работу — в печку ведро воды и весь разговор… Не гуманно? А как с ними наводить дисциплину?
— Я не об этом, — улыбнулся Морозов. — У вас не лицо, а джунгли! Так заросли! Дисциплина — это и уважение начальства, а какое к вам будет уважение, если вы похожи на какого-нибудь бродягу…
— Виноват, исправлюсь, — по-военному ответил Плескачев, ощупывая щетину пальцами. — Я ее бритвой…
— И заливать водой печки, где варится борщ, — погрозил Морозов, — не смейте больше… Владимир Алексеевич, наказывайте, строго наказывайте за такое самоуправство!.. Так что, — опять обратился Юрий Федорович к председателю колхоза, — мужчин в деревне совсем нет?
— Нет, кое-кто из мужиков вернулся с фронта, но они до сих пор не оклемались… На войне пахать и сеять разучились и теперь с трудом вникают в колхозные дела… Пьют!.. А бабы и таким рады до смерти
