Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

Наконец Кожемякин остановил говоруна.

— Ты, Иван Савельевич, мне потом обо всем этом будешь рассказывать, хотя я и без того знаю все… Покажи-ка, где вы похоронили недавно найденные останки летчика…

— Этого, что следопыты нашли? — переспросил Плескачев. — Мы его в братскую могилу положили, теперь он вместе с остальными бойцами покоится… Как только на ноги поднимемся, обязательно обелиск закажем, чтобы все по-людски было!..

— Вы бы показали нам то место, где он был раньше похоронен, — попросил Морозов.

Председатель еще раз с интересом и уже без настороженности посмотрел на незнакомца и прикинул в уме, что это начальник не большой, не очень опасный.

— Так и вы красный следопыт? — спросил он вдруг Морозова.

Юрий Федорович и Кожемякин переглянулись между собой, решив этим не выдавать, кто есть кто, и Морозов согласно кивнул головой, дескать, да, следопыт,

— Я так и подумал! — обрадовался Плескачев.

— Помоги разобраться, Иван Савельевич, — попросил секретарь райкома.

— Это мы мигом! — воскликнул Плескачев, вполне довольный тем, что незнакомый ему приезжий оказался не шишкой, а всего лишь следопытом, интересующимся захоронениями погибших. — Только для этого надо Семку позвать…

— Зачем звать, прямо к нему и пойдем, — предложил Морозов.

— Не такая уж он и важность, но коли вы желаете, — согласился Плескачев. — Семка летчика хоронил в войну и теперь он показал могилу… Только сам он нам ничего не расскажет; — Кожемякин и Морозов с недоумением посмотрели на председателя, который это заметил и тут же стал объяснять: — Семка немой от рождения… Нефедовна, бабулька такая есть, ей уж лет сто, живет с ним по соседству и научилась его понимать… Стала вроде переводчицы с немого языка на нормальный… Так мы и к ней заглянем…

Семка, несколько испуганный, к нему такие люди никогда в жизни не приходили, встретил гостей с настороженностью. Небритый, всколоченные волосы, рубаха и штаны — заплатка на заплатке, босые ноги с цыпками завершали его убогий портрет. Привели и Нефедовну, сгорбленную старушку, в теплой ватной куфайке, как местные называли обыкновенную стеганую фуфайку, несмотря на зной, в белом ситцевом платке и в резиновых галошах, надетых на домовязаные шерстяные чулки. После беседы с нею Кожемякина, старушка объяснила Семке, что приезжие хотят узнать.

— К тебе приехали, Семка, — подошла она к немому, который широко заулыбался, поглядывая то на нее, то на Плескачева, то на незнакомых, пока еще не понимая, что от него конкретно хотят. — Ты расскажи-ка им все по порядку, всю, всю правду…

Немой внимательно смотрел на Нефедовну и, казалось, ловил каждое ее слово, каждое движение ее губ, каждый ее жест рук и кивал головой. Старуха напомнила ему о летчике и строго почти приказала:

— Сказывай, как случилось на самом деле…

Немой принялся возбужденно жестикулировать руками, показывать по сторонам, мычать и издавать другие только ему-' понятные звуки. Нефедовна долго и молча смотрела на него, а когда он успокоился и как-то сжался, стала объяснять.

— Семка говорит, — начала она, — утром сюда приехали двое наших, на этом, — она запнулась, взглянула на немого, и он, уловив, о чем идет речь, показал руками, как бы держась за руль, и произнес: р-р-р! — На мациклете, — уточника Нефедовна. — Один, стало быть, из приезжих, был постарше, другой молоденький, совсем мальчик… Ну, только они приехали, как тут, откуда ни возьмись, нагрянули немцы… Наши, двое те, начали стрелять по ним. — Семка нечто изобразил руками и звуком и всем стало ясно, что кто-то из наших стрелял из пулемета. — Наложили немцев горы, — продолжала Нефедовна, — и тогда враги решили пустить на наших свои танки… Видите, как Семка мычит и машет руками? Это он танки изображает… А эти танки-то стали по нашим из пушек палить и побили наших, Царствие им Небесное и пусть земля им будет пухом, горемышным, — перекрестилась Нефедовна. — А дальше Семка поясняет, что опять же, откуда ни возьмись, налетели какие-то люди, но не немцы, и не наши военные вроде бы, но с пушкой и прогнали немцев, — немой радостно кивал головой, довольный тем, что его поняли, и продолжал жестикулировать руками, а Нефедовна перекладывать эти жесты на слова. — Так вот, говорит Семка, люди, которые пришли из леса и прогнали фашистов, попросили его похоронить старшенького, он был мертвый, а молоденького взяли почему-то с собой, а почему — Семка ладу не может дать, стало быть, зачем-то он им понадобился… И спросить Семка не мог, Бог его, сиротинушку, на язык обидел, прости Господи, что я так сказала, но это же правда, — и Нефедовна снова стала креститься.

Закончив беседу, Морозов протянул руку Семке, который не знал, что делать, помялся, оглядываясь на Нефедовну, наконец, с опаской подал свою. Юрий Федорович крепко пожал его пальцы. В ответ немой опять широко заулыбался и кивнул головой.

— Спасибо, Семен, большое спасибо, — сказал Юрий Федорович.

— Тебе спасибо говорят, — объяснила Нефедовна Семке, а потом обратилась к Морозову. — Вы бы, мил человек, подсобили ему, он горькая сиротинушка с измальства, один, как перст, у людей побирается и как ему жить — ума не приложу…

Морозов обернулся к Кожемякину, а тот, в свою очередь, к председателю колхоза.

— Обязательно поможем, Владимир Алексеевич, — заторопился Плескачев, — последним поделимся с ним…

— Не считайте его только инвалидом, он участник Великой Отечественной войны, — заметил Морозов.

— Так точно, товарищ следопыт, я слово даю: все будет, как следует, — пообещал Плескачев и перевел взгляд с Морозова на секретаря райкома.

— Я прослежу, — сказал Кожемякин не то председателю, не то Морозову, не то самому себе.

Машина выехала на околицу деревни, а немой, Нефедовна и Плескачев все еще стояли и смотрели уезжавшим вослед. Впечатление от встречи у Морозова было двойственное: с одой стороны, гнетущее от увиденного, от нищенского состояния людей в послевоенном колхозе, усугубленное невероятной засухой, в которой выживут ли Семка и Нефедовна, пострадают от голода и более молодые и здоровые колхозники; с другой — радостное: подтвердились показания Виктора Званцова, все подозрения и наветы на него лопнули, как мыльный пузырь. Нужно было восстановить честь этого человека. И это будет сделано в ближайшее время, но уже теперь Юрий Федорович почувствовал, что с его плеч свалился огромный камень, что случай помог ему выполнить неизмеримо важный долг в своей жизни.

— Я очень доволен поездкой в Антоновку, — после долгого молчания в машине сказал Кожемякин.

— Доволен — не то слово, Владимир Алексеевич, — обернулся к нему Юрий Федорович, — а другого по значению мне трудно подыскать…

— Да! — вдруг громко произнес водитель и с силой нажал на «газ». Машина почти взревела