Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

– Не говорили.

– Тогда говорю. Рад. – Начальник здравотдела улыбнулся. – Честно говоря, ждал, что вы появитесь раньше.

– Простите, Николай Харитонович, я должна была лично сообщить вам о том, что отказываюсь от должности, но…

– А, вы про это? – Он махнул рукой. – Забудьте. Хотя я тогда, конечно, рассердился не на шутку. Может, и хорошо, что вы передали через Раису Андреевну, а то наговорил бы вам всякого… Говорите, зачем пожаловали. Вряд ли вы всего лишь зашли поздороваться, пробегая мимо!

– К вам не так-то просто попасть, особенно для того, чтобы просто поздороваться.

– Когда-то вас это не остановило. Помните нашу первую встречу? Как вы ворвались в этот кабинет? Раиса Андреевна до сих пор мне простить не может, что не отправил вас тогда восвояси. У вас что-то случилось? – Начальник здравотдела внезапно посерьезнел.

Я кивнула, ощущая все большую нерешительность.

– У вас неприятности? Вы, часом, не уволиться решили?

– Нет-нет, что вы!

– Это хорошо. Было бы жаль потерять такого врача. Хотя я, конечно, приложил бы все усилия, чтобы вас переубедить. Тогда в чем дело?

– У меня просьба… личного характера. Дело в том, что я решила взять ребенка из Таёжинского интерната.

– Но там ведь все дети, что называется, проблемные.

– Девочка, о которой идет речь, попала туда по ошибке.

– Зоя Евгеньевна, вряд ли в таком серьезном деле, как определение ребенка в коррекционный интернат, возможны ошибки.

– Речь скорее не об ошибке, а о постановке неправильного диагноза. Снежана не страдает умственной неполноценностью. Она пережила эмоциональную травму, последствия которой…

– Переходите к делу, – перебил Головко. – Чем конкретно я могу помочь?

– Отдел опеки не дает разрешения на удочерение. Я проживаю в общежитии для несемейных и в ближайшей перспективе не могу рассчитывать на отдельное жилье. Меня даже на очередь пока не ставили, я ведь меньше года в стационаре работаю.

Я замолчала, собираясь с силами. Просьба, которую я собиралась озвучить, была такой постыдной, что, если бы речь не шла о Снежане, ни за что бы на нее не решилась.

– Николай Харитонович, предлагая мне должность завотделением, вы сказали тогда, что если я переведусь в ЦРБ, то получу отдельную комнату. Может, в больнице есть вакантная должность невропатолога? Или комнаты полагаются только руководящим работникам?

– Так-так. – Головко нахмурился и перевел взгляд на свои руки, словно ему вдруг стало неприятно на меня смотреть. – Правильно ли я понимаю, Зоя Евгеньевна, что вы готовы уйти из стационара, если это поможет решить вопрос с удочерением?

Я еще ниже опустила голову, чувствуя, как полыхают уже не только щеки, но и шея, и уши. В голове метались разрозненные мысли: «Если узнает Фаина Кузьминична… до чего же я докатилась… он сейчас выставит меня вон…».

– Я готова на все, лишь бы мне отдали Снежану, – наконец сказала я ту единственную правду, которую тщетно пыталась удержать в себе.

– Но не настолько же! – Начальник здравотдела вскочил и принялся мерить шагами кабинет, бросая на меня сердитые взгляды. – Вы отказались от перехода на руководящую должность, не желая бросать коллектив и поселок, но не проходит трех месяцев, как вы заявляете, что и на должность обычного невропатолога согласны.

– Тогда я еще не знала, что эта девочка появится в моей жизни.

– Да чем она вас так к себе привязала? – Головко остановился напротив меня и всплеснул руками. – Что в ней такого особенного?

– Снежана очень похожа на меня. Я не хотела вам говорить, Николай Харитонович, это не относится к делу, но раз уж зашла речь… – Я торопливо роняла слова, волнуясь и боясь, что он меня остановит. – Понимаете, она меня вначале за маму приняла, и мы с ее матерью действительно похожи, а сама Снежана – ну просто моя копия в детстве, и она такая несчастная, напуганная, одинокая… У нее после травмы шея кривая и ручка не гнется, непонятно, кто это сделал, а тем, кто работает в интернате, похоже, все равно… Мне даже видеться с ней не дают, доктор Марченко запретил, хотя я ему пыталась объяснить… Я о своих детях не думала, я и с мужем-то развелась потому, что не была к ним готова, а вот увидела Снежану и поняла, что она моя, только моя и больше ничья, не могу я от нее отказаться, понимаете? Не могу!

Спрятав лицо в ладони, я разрыдалась.

– Ну-ну, Зоя Евгеньевна, – растерянно пробормотал товарищ Головко, топчась возле моего стула. – Перестаньте, слышите? Совершенно не выношу женских слез.

Он сунул мне в руку носовой платок и снова стал расхаживать по кабинету.

– Простите… – пробормотала я, промокнув глаза и высморкавшись. – Я не хотела.

– Говорите, у девочки – последствия травмы?

– Да. Их приняли за мышечную дистрофию в больнице, где Снежана на обследовании лежала. Но рентген показал совсем другое.

– Что же, получается, ее били?

– Не знаю. Мать злоупотребляла алкоголем. Меняла сожителей. Само по себе это, конечно, ни о чем не говорит. Но без веской причины родительских прав не лишают.

– Надо бы с этим разобраться, – нахмурившись, сказал Головко. – Нельзя так оставлять.

– Нельзя, Николай Харитонович.

– Ну а сама девочка что говорит по этому поводу?

– Не знаю. Мне не дают ее видеть. Возможно, доктор Марченко знает, он проводит с ней сеансы терапии.

– Хорошо, Зоя Евгеньевна, я разберусь. – Начальник здравотдела вернулся за стол и что-то записал в блокнот. – С жильем помочь не смогу. Даже если бы вы перевелись в ЦРБ. Вы правы, на отдельное жилье могут претендовать только руководящие работники. Да и сгоряча вы это сказали, я уверен. Не бросите вы стационар, особенно после всего, что вы для него сделали. И, пожалуйста, возьмите себя в руки. Невропатолог с расшатанными нервами – это несмешной каламбур.

Проходя через приемную, я старалась прятать лицо, но секретарша все равно заметила мои заплаканные глаза и улыбнулась. Наверно, решила, что Головко хорошенько меня пропесочил.

Я покидала его кабинет в еще более смятенных чувствах, чем входила в него. Начальник здравотдела не только ничем не помог, но даже ни в чем не обнадежил.

Мне предстояло вести битву за Снежану в одиночку, не рассчитывая на чью-то помощь.

Но все оказалось совсем не так, как я предполагала.

Вечером на следующий день я пила чай в своей комнате. Нина снова отсутствовала – ее закружил вихрь нового увлечения, которому она отдалась с присущей ей страстью.

Стук в дверь раздался, когда я наливала себе вторую чашку.

Появление Вахидова оказалось такой неожиданностью, что чайник едва не выпал у меня из рук. В последний раз он был здесь в новогодний вечер, когда