Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
Вскоре по поселку разнеслась удивительная новость: географ оказался сыном Бабо, которая часто жаловалась, что бог не дал ей деток, как она ни просила, как ни молилась перед тусклыми бумажными иконками, привезенными кем-то из соседей с Большой земли. Рассказывала, что застудила все свое женское нутро.
Платошины, узнав про взрослого сынка, напряглись, но отказываться от домашнего детского сада не спешили. Мало ли, какие обиды могли быть между бывшей зэчкой и сыном – прошлое в этих местах обычно не обсуждали.
Сильве географ сразу не понравился. Однажды она пораньше закрыла библиотеку – за целый день ни одного книгочея – и пришла за Котом. По двору, как цыплята, бегала малышня, а Кот, сосредоточенный и отрешенный, медленно ходил вдоль забора. Сильва тогда впервые увидела сына «в действии». Может, еще и это ее впечатлило и напугало так, кто знает.
Витюша не обращал внимания ни на маму, ни на ее авоську, откуда выглядывали две банки сгущенки. Вдруг остановился, будто по сигналу, присел и запустил в землю белые пальчики, точно корешки молодого дерева. Что-то выкопал, принялся рассматривать и, кажется, совсем не дышал. А главное – лицо! Таким счастливым Сильва еще не видела сына за всю его короткую, но все же радостную жизнь.
За Витиным занятием наблюдала не только Сильва. Альберт Эдуардович, будто стервятник, нарезал круги по двору и не отрывал желтых горящих глаз от золотоискателя. Потом он подошел к мальчику, присел перед ним на корточки и протянул узкую бледную ладонь. Сильва ежилась и теряла волю, не могла заставить себя окликнуть сына и увести его отсюда. Так и стояла столбом. А Витя вскинул светлые бровки, засмеялся звонко и положил на ладонь географа свою находку. И чем громче смеялся Витя, излучая теплый свет, тем темнее становился географ, или Сильве так казалось. Его неприятно длинные пальцы щупали и терли маленький самородок. Наконец Сильва смогла шагнуть к сыну и притушить его свечение своими объятиями. Мальчик как будто переключился и стал обычным ребенком. Альберт Эдуардович равнодушно вернул Вите комочек золота и удалился. Сильва потом клялась, что видела дьявола.
Одной этой иллюзии было недостаточно, чтобы семья уехала из Штормового навсегда. Но впечатления Сильвы совпали с тем, что двоюродный брат мужа Леха наговорил усталому и циничному милицейскому следаку. Честно говоря, в историю с дьяволом в облике козла, что привиделся ему вместо угрюмого подростка, верил только один человек – Сильва…
Комсомольская организация Штормового состояла из пятидесяти трех человек, из них четверть – совсем юные мамочки, остальные – старшеклассники и тяжело работающие на прииске мужики. Сильве пришлось, как она ни отнекивалась, войти в комитет комсомола. Ей, как образованной москвичке, поручили культмассовый сектор. Причем на нее легла обязанность организовывать досуг не только комсомольцев, но и всех жителей поселка.
Клубом заведовала семидесятилетняя, гнутая, как клюка, Анастасия Николаевна: похоже, пока Сильва не отпустила на пенсию милейшую Феодору Петровну, которая нет-нет да и приходила в библиотеку подышать книжной пылью, вся местная культурная жизнь держалась на старухах. Кружки в клубе (декламации, спортивная аэробика, изостудия, рукопашный бой) вели дилетанты на общественных началах. Штат состоял из вечно сердитой заведующей, больше похожей не на руководителя, а на домового; из режиссера народного театра, сильно пьющего громогласного мужчины, сбежавшего в Штормовой от жены, и сторожа деда Викентия, снедаемого болячками, но свой охотничий карабин державшего в узловатых руках крепко.
Сильва составляла расписание кружков, организовывала транспорт, чтобы дважды в месяц встречать киномеханика: новые фильмы ждали всем поселком. Команды ГОКа каждый квартал играли в КВН с неизменными шутками про золотодобычу и холод. Народный театр репетировал по воскресеньям, и Сильва сбивалась с ног, чтобы обеспечить реквизитом и костюмами очередную постановку Островского. Костюмы театр заказывал бывшим зэчкам. На их изготовление шли старые шторки, списанные занавесы из клуба и школьного актового зала. Иногда жены и мамы артистов жертвовали поеденные молью отрезы.
По субботам в клубе устраивались танцы под катушечный магнитофон – бобины комсомольцы привозили из отпусков с Большой земли. Сильва любила танцевать и не пропускала ни одной дискотеки, оправдываясь тем, что это входит в ее обязанности.
Приближался сентябрь, Вите предстояло идти в первый класс. По случаю нового учебного года комитет комсомола, заручившись поддержкой и клуба, и педагогического коллектива, затеял большой концерт. Обычно дети не допускались на взрослые представления, шныряли около ДК, заглядывали в окна, но в тот праздник школьники, от первоклашек до десятиклассников, пришли в клуб вместе с родителями.
Актовый зал быстро заполнялся. Сильва поручила Витю принарядившейся Бабо, обычно сторонившейся людей, но на этот раз торжественно севшей в первом ряду. Сегодня бывшая зэчка имела на это право. Гвоздем программы значилось выступление иллюзиониста, и им был не кто иной, как ее сынок-географ.
Хлопот у Сильвы оказался полон рот. На ходу она поздоровалась с Феодорой Петровной, державшей за руку внука, забавного якутенка Ухханчика. Витя уже махал приятелю с первого ряда, и Феодора Петровна, поблескивая гранеными сережками, стала проталкиваться к сцене, поминутно извиняясь и раскланиваясь.
В тесной гримерке было не протолкнуться. Почему-то не доставили вовремя косоворотки для балалаечников и медвежью шкуру для танцевальной сценки. Пианино так и не настроили. А главное, опаздывал географ, номер его шел в программе предпоследним, но он даже ни разу не явился на репетицию и не сообщил про реквизит. Сильва не любила неопределенности во время важных мероприятий. Охваченная беспокойством, она вышла на крыльцо. Слава Богу, географ здесь. Разговаривает о чем-то с дедом Викентием. И старикан чуть не лезет к желтоглазому целоваться. Желая поторопить артиста, Сильва осторожно приблизилась.
– Вот спасибочки, – бормотал дед Викентий, разворачивая газетный сверток. – Вот помог так помог. И обезболивающего, гляди, достал, четыре пачки. Добрый ты человек! Дак сколько я тебе должен?
– Ничего, дедушка, ты мне не должен, ни единого рубля, – ласково отвечал географ, что было для него совершенно необычно. – Ты не стесняйся, заказывай, чего тебе надо, я вот на неделе тебе еще и колбаски подброшу копченой.
– Так давешнюю палку еще не съел! – восклицал дед Викентий, а сам весь так и лучился.
Сильва знала от людей, что географ, нелюдимый и желчный, почему-то опекает старого сторожа пуще Бабо. Говорят, даже достал старикану его любимые папиросы «Богатырь», которые перестали выпускать, настоящий арбуз и коньяк «Наполеон». Половину арбуза сторож вынес детям, что околачивались вокруг ДК, половину, видно, съел сам. А коньяк цедил в одного по три капли, от души полируя пойлом, купленным по талонам.
– Альберт Эдуардович! – окликнула географа Сильва. – А я уж волновалась, вам пора за кулисы. А реквизит ваш где? Может, мне кого из комитета позвать, чтобы помогли дотащить?
Географ медленно повернулся к Сильве, и той показалось, что фокусник уже в гриме: губы толстые и ярко-лиловые, желтые глаза подведены темнотой.
– А зря волновались, – ответил географ неожиданно легкомысленно. – Все мое уже в клубе, так что спокойно смотрите концерт.
Дед Викентий нежно обнимал газетный сверток, в котором кроме таблеток нашлась еще и бутылочка чего-то крепкого, плоская, с золотыми наклейками. Вот ведь мир не без добрых людей. И вроде он всего-навсего сторож, этому образованному представительному мужчине совсем никто, а вот же, заботится. Родных детей у старика Викентия не случилось, да и не всякий сын так опекает престарелого отца. Как же хорошо, тепло на душе. А эти поселковые, замечая опеку географа, все вскидывают брови да выспрашивают, что их связывает, старого хрыча и молодого школьного учителя.
Викентий не знал ответа, но считал, что доброта – это по-людски. Надо друг о друге иметь попечение, особенно о слабых или больных. Встретился однажды такой болящий старику Викентию на жизненной дороге, и до сих пор он радуется, что не бросил того парня, позволил бедняге помереть от хвори, а не от обиды на людей.
Викентию тогда было лет двадцать. Работал
