Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
Публика захихикала, запереглядывалась. Фокусник терпеливо ждал. Поднялась одна рука, затем еще. И, наконец, половина зрителей проголосовала против гипноза.
– Лес рук! – иронически воскликнул географ. – А теперь попробуйте опустить.
Получилось не у всех. Большинство дергалось, ежилось, но не могло справиться с собственными руками, которые будто подвесили за пальцы.
Витя на первом ряду пытался налечь на собственный локоть всем весом. Пыхтел, сопел, но рука его все так же устремлялась к диско-шару. С ним рядом сидел Ухханчик, который ради представления загостился у бабушки в Штормовом, он тоже попробовал опустить руку друга, потом хвастливо помахал своими, неподвластными гипнозу, и посмотрел на географа исподлобья, отчего тот вздрогнул.
– Хватит! – раздался из зала истерический женский крик.
– Так и быть, – великодушно произнес чародей. – Все свободны.
Руки попадали на колени, точно отрубленные. По залу раскатились нервные смешки.
Сильва беспомощно глядела на сына, подавшегося всем телом и всем существом навстречу зловещей магии. Будь здесь муж, такого бы не произошло, географ не посмел бы ставить эксперименты над людьми.
Вдруг она почувствовала нечто особенное, оно было сильнее тревоги за Витю. Не страх. Горячий сквозняк – будто близко поднесли раскаленную шипящую сковороду. От этого жара золотая цепочка на шее вдруг раскалилась. Сильва машинально запустила пальцы за воротник, ей захотелось немедленно сбросить это золото, грозившее прожечь кожу до позвонков. Женщины в зале тоже заохали, заойкали, принялись поспешно вырывать из ушей серьги, свинчивать с пальцев золотые кольца. Тут же наваждение исчезло. Но золото на шее стало тяжелым и неприятным.
– Это, друзья, был сеанс коллективного гипноза! – громко объявил географ, благожелательно глядя на публику. – А сейчас мне нужен доброволец. Кто будет моей прекрасной ассистенткой?
Как ни странно, вызвалась учительница литературы Альбина Николаевна. Неумело виляя бедрами, она поднялась на сцену и уставилась на фокусника с глупой улыбкой. Кто-то из зала прокомментировал: обклеить ее прическу фольгой – и будет два диско-шара. Географ поводил рукой перед лицом коллеги и что-то шепнул ей на ухо. Альбина Николаевна зарумянилась, по-цыгански повела плечами, распахнула шаль, притопнула – и вдруг разразилась похабными частушками. Голос ее при этом звучал как у великой Руслановой.
Родители поспешно закрыли детям уши. Сильва испуганно ойкнула. Между тем в зале кто-то уже подпевал, прихлопывал и топал, историчка и милейшая учительница начальных классов выскочили в проход и закружились, пихая друг друга выпяченными грудями. Старуха заведующая поднялась с крайнего места в первом ряду, плюнула на пол и, цокая тростью, двинулась прочь.
Маэстро, должно быть, понял, что перестарался, снова провел рукой перед лицом Альбины Николаевны, сжал горсть и что-то сдернул, будто снял с лица певуньи невидимую маску. Альбина Николаевна взвизгнула и замолкла. Вид у нее стал растерянный, какой бывает у ее учеников, задремавших на уроке и разбуженных неприятным «достаем двойные листочки».
В рядах неловко ухмылялись, историчка, смущенно пригнувшись, потрусила на выход. Пробегая мимо старшеклассников, она сильно пихнула одного паренька, но тот только довольно хохотнул. Преподавательница начальных классов так и осталась стоять с разинутым ртом.
– А сейчас мне нужен настоящий храбрец, – провозгласил географ. – Или здесь только женщины смелые?
В последнем ряду что-то заворочалось. Наступая на ноги соседям, в проход вылез Свирепый: если не знать, как он обычно выглядит, можно было подумать, что он все еще в образе медведя. Устремился на сцену с таким видом, точно собрался драться. Витя тоже рванул было с места, но Бабо держала его за ворот рубашки, как котенка. Сильва облегченно вздохнула. Она не могла слышать, но прочитала по губам сыночкино: «Ну, Бабо-о-о, ну, пусти!» Старухин сжатый рот безмолвствовал. Сильва благодарно кивнула – мол, спасибо, но на нее никто не смотрел.
По знаку волшебника два комсомольца из оргкомитета вышли на сцену. Высокие и крепкие парни почему-то казались рядом с мрачным фокусником хлипкими старшеклассниками, прогуливающими физкультуру.
– Как ваша рука, не болит? – вежливо осведомился географ у Свирепого.
– Щас вмажу, проверим, – буркнул тот.
– Теперь она твердая, как бревно, – тихо проговорил географ, глядя в глаза Свирепому. – И вторая рука такая же.
Свирепый шевельнул плечами и бессильно рыкнул, обнажив потускневшую золотую коронку.
– Теперь твердеют ноги… – размеренно произнес гипнотизер.
– А между ног? – хохотнул кто-то позади Сильвы.
– Не знаешь ты усталости, не боишься ни порогов, ни гранитных глыб, что прячутся под холодными водами, – нараспев заговорил волшебник, взмахивая мантией, как крыльями.
Свирепый выпрямился. Глаза его остекленели. Редкая шерсть на подбородке топорщилась оловянной проволокой.
– Товарищи комсомольцы, помогайте, – географ кивком указал на две табуретки, которые тоже появились на сцене будто сами собой.
Комсомольцы осторожно завалили бесчувственного Свирепого навзничь, как шкаф. И приподняли с таким трудом, словно он весил тонну. Кряхтя, на полусогнутых, поместили его голову на одну табуретку, ноги на другую. Тело ни на сантиметр не провисло. Географ сделал приглашающий жест. Комсомольцы, переглянувшись, уселись рядышком на живот Свирепого, как на скамейку. Оба все еще тяжело дышали. Один щупал поясницу, как бы проверяя, не сломал ли чего, другой рукавом стирал пот со лба.
Из зала раздались свистки и хлопки, переросшие в овации. Географ церемонно поклонился, затем щелкнул в воздухе пальцами, выпустив цветные искры, и Свирепый вместе с комсомольцами грохнулся на доски. Некоторое время куча-мала возилась на полу, затем Свирепый кое-как поднялся, потер могучие кулаки, которые, кажется, вновь стали послушными. Подошел к фокуснику вплотную. Зал замер, ожидая мордобоя. Но никакой драки не случилось. Географ ласково погладил Свирепого по склоненной голове.
Злосчастный концерт заставил Альбину Николаевну уволиться из школы: поэтесса ушла работать в магазин хозяйственных товаров и на полставки на почту. А географ сделался местной знаменитостью. И если взрослые предпочитали держать дистанцию, чтобы, не дай бог, не поддаться гипнозу, то дети повсюду таскались за Альбертом Эдуардовичем и выпрашивали практическое занятие по магии вместо скучной географии. Старшеклассники просили Сильву достать каких-нибудь книг по технике фокусов, желательно с иллюстрациями. Сильва сначала обещала что-нибудь поискать в каталогах, но, когда на ее глазах Витя раскромсал любимый, еще московский, шарфик и попытался срастить клочки в кулаке, решила не потакать сомнительному ажиотажу и заказала в библиотеку книги по занимательной химии и арифметике. Некоторые остались довольны, но не Витя. Золотой Сильвин мальчик не терял интереса к магии, где-то раздобыл колоду карт и все время рассыпал их по комнате, а географ, как назло, взял привычку прогуливаться у Вити под окном.
Время летело быстро, и Сильва с тревогой думала о том, что Вите скоро в седьмой класс, начнется география и у зловещего педагога, чья репутация в поселке становилась все более темной, появится над ее золотым мальчиком дополнительная власть. Он больше ни разу не выступал перед публикой со своими удивительными фокусами, но Витя, очарованный магией, все никак не мог забыть того представления. Вечерами засиживался у Бабо, и Сильва подозревала, что географ дает ее беззащитному мальчику какие-то сомнительные уроки. Все чаще закрадывались мысли о переезде из Штормового, возможно, в Москву, но приживется ли Анатолий в недружелюбном мегаполисе? А Витя? Сумеет ли он наладить отношения с одноклассниками в новой школе?
Однажды Платошины проснулись от ледяного грохота, хотя ночью взрывных работ никогда не проводилось. Набросив шубы, выскочили во двор. Над Штормовым стояла привычная тишина, но Сильве показалось, что звезды сдвинулись, потекли, как блики от диско-шара, и тут же вернулись на место. Прежде чем лечь, заглянули к Вите. Его в постели не оказалось. Может, тоже выскочил на грохот? Обыскали двор, заглянули в сарайчик, выскочили за калитку: улица в обе стороны была пуста.
Переглянувшись, Платошины бегом устремились к дому Бабо. Старуха, несмотря на поздний час, не спала. Варила кашу с мясными консервами и жирным куропачом. На кухонном столе на смятом тетрадном листке в косую линейку лежали Витины самородки. Те, что он оставил себе от первой добычи. Сильва узнала игрушки сына: один тусклый золотой комочек похож на птичку, другой – на миниатюрный кулачок. Рядом, прямо на крошках, алел шелковый платок, с которым фокусник выступал на сцене. Должно быть, эта вещь принадлежит Бабо, хотя Сильва ни разу не видела такого яркого платка
