Солнце, тень, пыль - Борис Крижопольский

– Мы должны занять позицию на перекрёстке Айош – это, приблизительно, в полутора километрах отсюда. Пойдут снайперы и первый взвод в качестве прикрытия. Зеэви, проинструктируешь своих ребят. Завтра, в пять утра мы должны быть на месте.

Зеэви кивнул.

– Остальные остаются здесь, в резерве, под командой Йони. Вопросы?

– Мы получили слишком мало средств для разгона демонстраций, – сказал Орен, старшина первого взвода.

Таль улыбнулся, характерно прищурив глаза:

– Можешь не беспокоиться. Нам не придётся разгонять демонстрации. Завтра будет бой. Ещё вопросы?.. Тогда всем спать.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Маркович, закуривая сигарету.

Мы сидели под чахлым деревцем, прислонившимся к стене спортзала. Было довольно свежо. Теперь, когда отступила дневная удушливая жара, в воздухе чувствовались запахи, подымавшиеся от распаренной земли.

– Что ж тут думать? Завтра увидим.

– А я рад. Лучше быть здесь, чем бегать по этой чёртовой жаре по колено в песке и кричать «пиф-паф».

– Тебе, как всегда, экшена не хватает? Не устал от всего от этого за три года?

– Так ведь ничего почти и не было по-настоящему. Даже в Ливане нам не везло. Может, хоть сейчас что-то выйдет. А? Как думаешь? Жаль только, что мы завтра в резерве.

– Пошли спать, вставать скоро, – сказал я, щелчком выбрасывая окурок. Я посмотрел, как огонёк прочертил дугу в темноте, и встал.

Спортзал напоминал огромную казарму. У входа настраивали рацию, в углу было сложено снаряжение.

Пахло оружейным маслом и затхлостью маскировочных сеток. В дальнем конце зала Зеэви собрал свой взвод на инструктаж. Остальные укладывались спать, расстилая на полу спальные мешки. Спали не раздеваясь, сняв только ботинки. Под потолком летали голуби. Я подумал, что, наверное, когда-то ландскнехты останавливались так на постой в каком-нибудь замке, составляя в козлы мушкеты, и разжигая костры под высокими потолками сумрачных готических зал.

Мы с Марковичем принесли наши вещи и стали искать на полу место почище.

– Хоть бы на лицо не наделали, – сказал Саги, с беспокойством вглядываясь в сгущающуюся под потолком темноту, откуда слышалось беспрерывное шуршание десятков маленьких крыльев.

– Уп-уп-уп, не спать! – к нам подошёл Йони, заместитель командира роты.

– А у меня для вас подарочек. Готовы? Завтра один из вас идет вместе со снайперами. Сами решайте кто, только не драться и быстро, а то у меня еще куча дел.

Моё сердце бешено заколотилось. Маркович оживился. Он повернулся ко мне:

– Дай мне пойти, а?!

– Иди, – сказал я, всё ёще чувствуя удары в висках.

Йони ударил кулаком по своей ладони:

– Продано! Итак, Маркович! Завтра в 4.15 подъём.

Саги обнял меня за плечи, норовя заглянуть в глаза.

– Ты не обижаешься, что я напросился?

– Да нет, иди, если тебе хочется, а я посплю, – я попытался улыбнуться.

– Ну, слава Богу! А я уже думал, что придётся торчать здесь целый день.

Маркович был возбуждён и болтал без умолку. Мне не хотелось разговаривать. Его энтузиазм раздражал меня.

– Ладно, давай спать. Тебе уже вставать скоро.

Маркович быстро уснул. А я ворочался с боку на бок на жёстком полу. В зале стало тихо. Все спали. Только в темноте под потолком, время от времени, шелестели крылья. Каждые полчаса заходил часовой, будить своего сменщика. Луч фонарика бродил по спящим фигурам, лежащим на полу. Потом короткая возня, шёпот, разбуженный поднимался, сидел некоторое время, отгоняя сон, чернея силуэтом в серой темноте, потом начинал собираться, глухо звякало оружие, и он выходил. Через несколько секунд, сменённый часовой заходил внутрь и, повозившись, растягивался на полу. А я всё не мог уснуть. Я находился в том странном и тягостном состоянии, когда одна, постоянно прогоняемая, но неотступная, как назойливая муха, мысль воспаляет сознание, и всё вокруг воспринимается через призму этого наваждения, причудливо преломляясь. Я чувствовал, как невидимая рука сжимает моё горло. Это была та самая рука, которая выхватила Оби из горящего вертолёта, и на этот раз ее неумолимая логика была предельно ясна для меня.

Мне казалось, что я уже долгие месяцы лежу на этом полу, ворочаясь с боку на бок, и мне знаком до мелочей и уже невыносим этот ночной зал с его звуками, шорохом под потолком, причудливыми тенями и вознёй чёрных силуэтов. «Уснуть, уснуть», – говорил я себе и закрывал глаза, и старался ни о чём не думать, но глаза были горячими и жгли веки. Я открывал глаза, и лежал на спине, глядя в сгущающуюся под потолком темноту, в которой шевелилось что-то. Я думал о том, что скоро начнётся совсем другая, новая жизнь, и пытался представить её, но я сам себе не верил. Тогда мои мысли возвращались к завтрашнему дню, и я пытался представить себе этот день и то, что меня ждёт, но мне не удавалось сосредоточиться на чём-то одном. Обрывки мыслей и образов сменяли друг друга. То мне представлялись насмешливо сжатые губы Таля, его сухой отчётливый голос, то мамина фигурка, в красном махровом халате, перегнувшаяся через перила, и её умоляющее: «Будь осторожен!»… Потом я видел знакомое кладбище, ровные ряды, раскаленных солнцем надгробий, надписи, на которых день смерти совпадает с днём рождения, и будто бы я стою в почётном карауле у края свежей могилы, и прапорщик Оби медленно обходит наши ряды, и вдруг я понимаю, что это вовсе не почётный караул, что сейчас будет сделан выбор, ощущение чего-то ужасного и неотвратимого охватывает меня, и, оправдывая это ощущение, страшные глаза Оби останавливаются на мне и, холодея, я чувствую, как его пальцы впиваются мне в плечо и каким-то не своим, слишком тонким голосом, он говорит, глядя мне в глаза: «Маркович! Маркович!» Почему Маркович? Маркович – это я? Кто-то трясёт меня за плечо. Я, с трудом просыпаюсь. «Маркович! Маркович!» Откидываю с головы спальный мешок и приподнимаюсь на локте: Узи Охайон, маленький смуглый йеменец из второго взвода тормошит меня.

– Ой, а я думал, что это Маркович. Мне сказали разбудить его.

– Маркович рядом со мной. Иди, я сам его разбужу.

* * *

Я проводил Саги. Светало. Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хотелось. За спортзалом росло несколько раскидистых деревьев. Я лег на траву под одним из них, подложив руки под голову. Вместе с быстро редеющей темнотой, таяли и вязкие ночные кошмары. Новый день занимался в светлеющем небе над неподвижными верхушками деревьев.

Вдруг со стороны перекрёстка раздался выстрел,