Стажер - Лазарь Викторович Карелин

Вера Васильевна уже ждала их с завтраком. Она быстро оглянулась, когда оба встали на пороге кухни, все вобрав в один короткий взгляд. И то, что чуть ли не в обнимку шли, и то, что донельзя довольны друг другом.

— Подружились, дальше некуда, — сказала она, не сумев скрыть ревнивую нотку. — Так и будете ходить парочкой? — Больше она на них не смотрела, отойдя к плите, где все вдруг у нее разладилось, зазвякало и зашипело.

Они завтракали на кухне, пристроившись у громадного стола, когда-то служившего всей семье. Этот стол занимал половину пространства, стоял на дубовых ногах-брусьях, врос этими брусьями в пол. Велика же была семья, которой надобен был такой стол.

А сейчас позавтракали на уголке, на короткой скатерке, как едят поутру хозяева после вчерашнего праздничного застолья.

— Мама, я сегодня домой на новеньких «Жигулях» прикачу, — сказал Саша, ловя ртом вместе с куском яичницы радость от этих слов.

— Знаю, слыхала о ваших планах. — У Веры Васильевны как раз кофе сбежал из кофейника, и она сердилась. — И зачем машина? От отца остался мотоциклет — вот и ездил бы. А то машина, еще в беду попадешь.

— Верочка, ты непоследовательна, — вставая, чтобы помочь ей у плиты, сказал Александр Александрович. — На мотоцикле скорее в беду попадешь. Согласись, четыре колеса куда надежнее двух.

— Андрей ездил. Да я и не о колесах.

— А о чем? — Александр Александрович подхватил кофейник, ловко обтер его тряпкой, понес к столу. — Милости прошу кушать кофий! — Он был весел, он был благодушен, синевой поблескивали щелочки его глаз.

— И столько денег, — сказала мать, не поворачиваясь от плиты.

— А вот мотоцикл загоним, и полегче нам станет, — откликнулся Александр Александрович. — Извернемся, Вера Васильевна.

— То-то что извернемся. Парень еще рубля не заработал, а уже в кабале.

— Какая кабала? Родной дядя помогает. — Александр Александрович построже стал. — Вера, не порть сыну праздник. Шутка ли, первая в жизни машина! Ты погляди, как в нем поет все. Ты оглянись, оглянись. Чего там стережешь, когда все подгорело да убежало?

— И верно… — Мать отошла от плиты, подсела к столу, не глядя взяла протянутую ей Александром Александровичем чашку. Она на сына глядела, в счастливое его лицо. — Ох, Саша! — вздохом вырвалось у нее, и вздрогнули, сжались ее губы.

7

Мечтал, что подкатят они с дядей к автомобильному салону, что войдет он, покуда дядя будет у кассы стоять, во внутренний двор магазина, где рядами выстроились «Жигули», «Москвичи» и «Волги», что вступит в тот ряд, где «Жигули», и сразу облюбует свою машину, того цвета, какой по сердцу, сразу же протянув к ней руку, как протягиваешь руку к груде галстуков, вдруг решив, что этот вот тебе надобен, а не какой-либо другой. Мечтал, что тотчас и усядется за руль, что формальности все мигом будут улажены и он — в мечтах ведь все просто и быстро — уже на шоссе окажется, на широком, пустынном, лишь сосны по сторонам да небо над головой. А стрелочка на спидометре на ста двадцати дрожит. И спине не больно, и плечи не сжимает. И петь хочется. Да он и поет. Один — отчего и не запеть, как на душу легло? Мечтал про все это, а угодил в дядину пыльную фотографию с дребезжащей витриной, за которой громадные самосвалы — не слабее его тягача — привозили и увозили, сгружали и нагружались, перекантовывая кривенькую Домниковку в стрелоподобный проспект.

Дядя, едва вошли, уселся на стул возле экрана-подсветки, кивком отправив Сашу к павильонному громоздкому аппарату на штативе.

— Ну-ка, сними меня. Не забыл эту гармонь?

Саша сунулся под черное покрывало, вспомнив, как дядя — давно это было, еще до армии, — привел его раз в свое ателье и показал, шутя больше, как надо управляться с этим павильонным ящиком, и верно напоминающим гармонь.

На матовом стекле возник в цветном тумане седой, крепкощекий, хорошо одетый джентльмен, которому не хватало лишь сигары в уголке рта. Джентльмен был благожелателен, но вовсе не расположен был шутить. Он ждал, когда Саша выполнит свою работу, он рассчитывал, что Саша выполнит ее хорошо.

Саша ухватился за медное колесико и стал выводить джентльмена из тумана, стал вводить его в резкость, вглядываясь в опрокинутое на матовом стекле и от этого чуть незнакомое лицо.

— Так, — кивнул джентльмен, будто мог видеть со своего стула, что оказался в фокусе. — Теперь вставь кассету. Она у тебя за занавеской, за спиной. Поворачиваться не обязательно, заведи руку — наткнешься.

Саша послушно завел за спину руку, проник за занавеску, сразу дотронувшись пальцами до лежавшей на изготовке кассеты.

— Кассету бери легко, не пудовая, — поучал джентльмен. — Неси ее к аппарату округлым движением, вставляй, не на нее глядя, а на меня. И говори со мной о чем-нибудь. Мало снять человека, важно его и вызнать.

— Зачем? — спросил Саша, кое-как ухватившись за деревянную кассету, кое-как пристроив ее к пазам аппарата.

— А затем, — сказал джентльмен, нет, едва начав свои поучения, он перестал быть джентльменом, а снова стал Александром Александровичем. — А затем, Саша, что снимаешь-то ты для заработка. И тебе важно знать, что за человек у тебя окажется на негативе. Широк ли, скуп ли, нужна ли ему квитанция, или он от нее отмахнется. А может, он спит и видит, чтобы найти повод для жалобной книги. Есть ведь писатели…

— Всего сразу не углядишь.

— Углядишь. Придет с опытом. И говори с ним, занимай. Пошути, если он мрачный, чтобы улыбку схватить. Мрачный человек, увидев себя на фотографии с улыбкой, вместо шести экземпляров дюжину закажет. Да еще увеличить попросит. Человек рад, когда получше выходит, чем в жизни. Рад и готов поверить, что он такой и есть. От века льстивые портретисты зарабатывали куда больше, чем правдивые. Ну, а фотограф просто обязан льстить. Я говорю не об искусстве, я говорю об этом вот, чем здесь занимаюсь. — Александр Александрович пренебрежительно повел вдоль стен рукой. Стены были увешаны застекленными портретами явно подправленных, прихорошенных мужчин и женщин. Стены были увешаны льстивой работой. И только одна фотография, в самом углу, в стороне от прочих, была иной. Те были цветными или подкрашенными, эта была черно-белой. От тех с души воротило, к этой тянулись глаза. Речка была снята на фотографии, поле легло за речкой, а на берегу… Саша узнал: на берегу стоял